Глава 4
Раннее утро, тишина. Тихо, будто нет в мире ничего, кроме этой комнаты. Тройной стеклопакет надежно отсекает все звуки. Ни завывания ветра, ни скрипа качающихся сосен.
Снег начал сыпать, когда они еще возвращались домой, а к ночи уже мело.
Оля лежала в кровати, стараясь привести мысли в порядок. Вспомнилось потная физиономия врача, холодный блеск стального клинка, и без какой-либо связи, грязно серая вода текущей под мостом реки.
«А все-таки, кто он, этот старик?» — спросила себя Оля. Задать этот вопрос самому Михаилу Степановичу она вчера так и не решилась.
Обратно ехали в тишине. Оля, не зная как ей начать беседу, молчала, а старик вел машину аккуратно, не обращая внимания на обгоняющие тарантас иномарки. Держался он так, словно ничего не случилось. Ни безобразной сцены в кабинете, ни размазанных по жирному лицу врача слез, ничего.
— Извини за глупый спектакль. — Вдруг произнес Михаил Степанович, на секунду оторвав взгляд от дороги. — Но так было нужно. А слова не помогут, ты должна была убедиться сама… Пойми, Оля, в жизни много грязи и зла. Такова действительность. Не мы придумали. Но относиться к подлецам так, как относятся к людям они, нельзя. Парадокс, но если опуститься на один уровень с ними, непременно станешь таким же. Наказать, предотвратить преступление — да. И даже уничтожить негодяя, если другие способы не помогают…
Оля покосилась на старика: — Скажи, а что, фокус, с водкой, он правда, сработает? Я понимаю, это звучит дико, — она замолчала, подыскивая слово. — Ты…
— Да говори прямо. Не колдун ли я? Нет, Оля. Вынужден огорчить. Но… Есть такая лженаука, Биоэнергетика. Изучает она то, чего вроде, как и нет. Однако энергии эти работают и весьма эффективно, порой радикально.
— Я читала про это… — отозвалась Оля, без особого, впрочем, интереса. — Но думала, что это все шарлатанство.
— Хочешь — считай так. Хотя, нет здесь никакой мистики. А можешь назвать это обычным гипнозом. Воздействием на рецепторы головного мозга объекта, посредством внушения. Хотя это немного не так.
— Есть много вещей, которыми люди пользуются, не имея особого представления о механизме работы. Взять хотя бы электричество… Ну да не суть. Главное, что этот человек теперь будет вести исключительно трезвый образ жизни. Наказание для него и благо для тех, кого он уже не сможет изуродовать…
Старик оборвал монолог, и осторожно коснулся прохладной ладонью ее изуродованной щеки. — Все будет хорошо. — Пробормотал он едва слышно.
Оля промолчала, лишь недоверчиво дернула уголком губ.
Наверное, дали знать растрепанные последними событиями нервы, однако зевать начала еще в пути. А едва добралась до кровати, провалилась в сон.
— Карлсон, а как же собака? — Оле снилось, что она стоит на знакомой, родной сцене ТЮЗа. Старательно хлопает ресницами, изображая обиду, и заглядывает в кулисы. Взгляд упирается в сонную физиономию пожарника. Тот тихонько переговаривается с реквизитором, обсуждая вчерашний футбол.
Исполняющий роль добродушного весельчака Григорий, вечно похмельный, воняющий дешевым одеколоном так, что слышно, наверное, даже в первых рядах, подпрыгивает, придерживая накладной животик, изображает растерянность.
— Ты чо, малыш? А я? Я, ить, лучше, — Гришкину дикцию не сумели исправить ни годы учебы, ни сотни репетиций и спектаклей; в его исполнении Карлсон больше смахивает на хулигана-гопника. Мучимый жестоким похмельем, он даже не пытается играть, торопливо проговаривает текст.
— А где варенье? — он тычет в кнопку, включая электромоторчик, который крутит привязанный к спине пропеллер. Тот трещит, проворачивается пару раз и глохнет.
— Блин, — вполголоса чертыхается актер. — Пирог где.
И, в ожидании ответной реплики, трагически сопит перегаром.
— Не в пирогах счастье, — вздыхает Оля, и думает: «Вот шуба, как у Зинки, это счастье».
— …Собаку мне не купили.
Григорий, прикалываясь, бормочет бессмертную фразу Василия Алибабаевича: — То бензин, а то… дети.
Оля фыркает, делая страшные глаза, переходит к следующей мизансцене.
Сон оборвался так же внезапно, как начался. Еще в полусне, в полудреме, выплыл короткий, пугающий вопрос: «Сможет она теперь вернуться в ту, прежнюю жизнь после всего, что случилось? Это не искусство, даже не ремесло. Пошлость, грязь интриг, нет».
Но тут Оля сообразила, что за окном совсем светло.
«Операция», — вспомнила она и проснулась окончательно.
Наскоро умывшись и перекусив, вышла во двор. Зажмурилась от сверкающего белизной снега, поежилась на холодном ветру.