С другой стороны, зеркало ничего не искажает, а, проявляя уродства и несовершенства мира и человека, лишь обнаруживает экзистенциальный смысл вещей, строит свои отношения с реальностью на «эффекте Дориана Грэя» (внутреннее уродство, порочность, зло скрываются под внешне прекрасной оболочкой). Искажение, кривизна изображения только восстанавливают нарушенный порядок вещей, гармонию подлинных соответствий, уничтожая границу между знаком и означаемым.
Раскладное зеркальце становится выражением самого эстетического принципа постмодернизма — разложить, разрушить целое на составляющие и через это разрушение восстановить утраченную сущность. Не зеркало кривое, а сама реальность существует в минусовой системе координат.
Более того, каждый из субъектов, воспринимающих реальность (урод, красавица, ребенок, киношник и т. д.), оказывается носителем истины внутри себя, проецирует на мир свои ощущения и представления, выступает в качестве идеалистического преобразователя истины.
Функции такого метафорического зеркала разнообразны: «коверкальце», «солнцезайцельце», «сердцельце» — и зависят не от объекта, а от желания воспринимающего мир трансформировать его по своему образу, подобию, желанию, поэтому «а разобьется зеркальце, то разобьется жизнь». Не реальность истинна, вечна и бесконечна, а хрупкая, трудно уловимая, прихотливая, субъективная форма ее отражения. Постмодернизм в этом смысле является знаком зазеркальной жизни литературы, не признающей аналогии с жизнью.
Множественность смыслов и способов интерпретации образов и идей стихотворения позволяет говорить о влиянии на творчество А. Вознесенского в последних его произведениях деконструктивистской философии, наличию в его художественном мире постмодернистских настроений.
Пафос отрицания реальности в литературе данного направления иногда реализуется в мотиве странствия, путешествия (чаще всего в воображении героя), плавания, лишенного временных и пространственных координат и целеполагания.
В этом отношении интересно сопоставить два произведения, где в той или иной форме присутствует этот мотив, как бы ни показалась неожиданной эта параллель: «История мира в 10½ главах»[30] современного английского писателя Дж. Барнса и нашего соотечественника, драматурга Н. Коляды.
Весь текст Д. Барнса строится на создании некоего антисюжета с разорванной фабулой, где вся мировая история представлена в чехарде эпох, мозаике пейзажей, хаотичном мелькании персонажей, переосмыслении классических сюжетов мировой истории и литературы: Книга Иова, Иона в чреве кита, средневековые диспуты схоластов (гениально стилизованные писателем) о том, сколько ангелов помещается на острие иглы, трагикомические эпизоды современности и т. д. Структурно текст представляет из себя жанровый калейдоскоп (из осколочков собирается имитирующее жанр подобие, куда включается травестия, дегероизирующая мифология, эстетический трактат, философская эссеистика, репортаж в виде писем и телеграмм, вестерн, псевдоисторический боевик и т. д.). Целостность мира и культуры полностью разрушена. Единство создается по законам сцепления лишь мотивом плавания. «И корабль плывет»… Метафорой бессмысленного движения в пустоте оказывается Ноев Ковчег, плывущий в никуда, поскольку, кроме «всех тварей по паре» на его борту оказалось пять жуков-древоточцев, от имени которых и ведется повествование. Создается грандиозная картина мира, в основании которого изначально образовалась трещина, который насквозь прогнил и скоро рухнет. Внешнее существование мира бессмысленно, так он медленно и верно с начала его основания подтачивается изнутри. Мир конечен уже в самом своем начале.
«Нелюдимо наше море» Н. Коляды в форме притчи и трагифарса несет в себе ту же идею. Метафорический тонущий корабль-дом (своеобразный Ноев Ковчег) становится символом онтологического неблагополучия.
Советская коммуналка, затопляемая нечистотами, рваная майка вместо паруса, герои, как будто запрограммированные творить пакости, гадости, зло, — вот предметный образ реальности, конструируемой в художественном мире Н. Коляды.
Ставится проблема несовместимости людей, оказавшихся в пределах не только этого своеобразного Ноева Ковчега, а всего земного пространства.