- Ты что же, выпил вино?! - вырвалось у него.
Мальчишка втянул голову в плечи сильнее, однако стиснул зубы, как будто готовился вступить в бой с серьёзным противником.
- Вылил, - пробормотал он и, не глядя, махнул рукой в сторону. - Туда.
Миреле обошёл беседку кругом и увидел на снегу узор из гранатово-алых пятен. Напиток ещё не успел впитаться, и казалось, что некто нарисовал на белоснежном фоне причудливый рисунок алой тушью; рисунок волшебной красоты, долго вглядываясь в который, можно было различить очень многое... Но линии уже начинали бледнеть и размываться, высыхая.
- Вылил! - воскликнул Миреле. - Ты вылил в снег напиток, одна капля которого стоит целое состояние!
Канэ нахохлился.
- Я заплачу, - пообещал он. - Верну вам все деньги, потраченные на него, до последней монеты.
- Да тебе жизни не хватит, - заметил Миреле, поднимаясь в беседку. - Ну и зачем ты это сделал?
Мальчишка продолжал глядеть на него исподлобья, и в этой позе напоминал готового укусить звереныша, однако в глазах его была тоска.
- Я думал... что там был яд, - наконец, признался он. - Я видел, как вы сжигали свою рукопись...
- А, рукопись. - Миреле приложил руку ко лбу, как будто вспоминая что-то давно забытое. - Да, прости. Честно говоря, я о тебе совсем и не подумал. Не будет теперь никакого спектакля. И ты не сможешь исполнить в нём главную роль.
Губы Канэ дёрнулись, а глаза болезненно сверкнули, как будто он услышал нечто, на что хотел бы яростно возразить, однако он сдержался и промолчал.
- Мне всё равно, - ответил он некоторое время спустя и, вздёрнув подбородок, отвёл взгляд в сторону. - Не нужна мне ваша роль.
- А ты что же, получается, следил за мной? - поинтересовался Миреле без возмущения, с отстранённым любопытством в голосе.
Выражение оскорблённой гордости на лице мальчишки вновь сменилось чувством вины; взгляд неуверенно заскользил по лицу Миреле.
- Всегда, - пробормотал он. - Только вы... никогда меня не замечали. И даже не вспомнили, что я...
Он осёкся, и Миреле показалось, что из лиловых глаз вот-вот брызнут слёзы - жгучие, яростные и отчаянные.
Юности почти всегда свойственна гордость.
Несомненно, это признание далось Канэ тяжело.
Миреле вдруг ощутил что-то - душную усталость, наваливающуюся на него, однако в хорошем смысле. Это было измождение, которое накатывает после тяжёлого, однако плодотворного дня, когда, еле передвигая ноги от усталости, ты, наконец, добредаешь до постели, и остаётся сделать последний шаг, чтобы рухнуть на мягкие подушки. А наутро проснуться, исцелённым и вновь полным сил.
Он приблизился к Канэ, испытывая к нему сострадание, и протянул к нему руки, чтобы обнять.
Однако тот только отодвинулся, продолжая смотреть на Миреле взглядом, полным невыразимой тоски.
- Ну не хочешь - как хочешь, - хмыкнул он, опершись спиной об один из краеугольных столбов, поддерживавших беседку. - Я же знаю, что ты сейчас думаешь. «Я не потерплю, чтобы ко мне испытывали жалость!» Как-то так. Правда ведь?
Он улыбнулся.
Чувство нечеловеческой усталости становилось всё сильнее...
Канэ вдруг вскочил на ноги, как заводная игрушка, в которой резко распрямили пружину.
- Я не позволю, чтобы вы покончили с собой!!! - закричал он и, подпрыгнув к Миреле, вцепился в обе его руки, как будто бы тот сжимал в них нож, которым только что пытался полоснуть себя по горлу. - Лучше сначала убейте меня!!! Я не позволю вам! Лучше я убью их всех, всех других, кто причиняет вам боль...
Он умолкнул и всё-таки разрыдался, низко опустив голову и со злостью стирая со щёк предательские слёзы.
Миреле не знал, то ли ему тоже плакать, то ли смеяться.
- Канэ, - наконец, сказал он и положил ему руку на плечо, чтобы успокоить. - Да я и не собирался.
- Правда? - мальчишка в последний раз всхлипнул, вытирая слёзы рукавом, и поднял голову. В заплаканных глазах, теперь совсем ярко-лиловых, как лепестки ириса, умытые росой, светилось недоверие. - Тогда зачем здесь было это вино?..
- Вообще-то, обычно вино пьют, чтобы разогнать печаль, - заметил Миреле. - И избавиться на время от тягостных воспоминаний... Только это иллюзия, конечно. Что о чём-то важном можно по-настоящему забыть. Рано или поздно оно возвращается. И это, наверное, к лучшему.
Он замолчал, чувствуя, что колени всё-таки слабеют.
Миреле не стал сопротивляться - позволил чему-то подхватить себя и бережно уложить на мягкую пелерину. В реальности он, правда, рухнул на пол беседки, как подкошенный, и Канэ истошно завопил.
Упав на колени, он принялся неумело щупать сердцебиение, проверять дыхание и совершать другие суетливые действия, от которых Миреле было смешно, но он усилием воли удерживал улыбку на губах.