- Возможно, - согласилась принцесса, пожав плечами. И указала сложенным веером на двери. - Иди.
Возле выхода из павильона Миреле поймал Ихиссе.
- Надеюсь, ты использовал свой шанс? - спросил он негромко, схватив его за локоть.
Миреле посмотрел на него растерянно.
- Шанс на что?
- Как это на что?! Ты что, не понимаешь, что не можешь упускать подобное знакомство?! Вторая Принцесса выделила тебя, она готова была поддерживать тебя, ничего не требуя взамен, просто потому, что ты делаешь что-то, не похожее на остальных. Миреле, Миреле! - Ихиссе схватился за голову. - Мы все знаем, что ты сжёг свои рукописи из-за... некоей личной трагедии. И в состоянии понять; вряд ли есть кто-то здесь, кто не страдал бы когда-то из-за несчастной любви. Но ты должен был объяснить это принцессе! Должен был пообещать ей новую пьесу, в конце концов! Не позволяй ей о тебе забыть, ведь Хаалиа больше нет, кто ещё ей о тебе напомнит?
Но Миреле только покачал головой.
- Нет, Ихиссе, нет. Не будет больше никаких спектаклей. Никаких пьес. С этим всё кончено.
- Как это нет?! Ты что, всерьёз собрался бросить всё из-за человека, которому нет до тебя никакого дела?! Подумай сам, он ведь даже ни разу не навестил тебя, пока ты был так сильно болен, хотя это вряд ли могло оставаться для него секретом. И они все такие! Хоть мы здесь и ругаемся, и плюёмся друг в друга ядом, как склочные змеи, а всё-таки понять актёра может только другой актёр. Любовь с покровителем... да просто с любым обычным человеком, который знать не знает о тех муках, которые нам доводится испытывать - это самое глупое дело, поверь мне. Они способны лишь со стороны восхищаться нашим искусством, одновременно рассуждая о том, сколь мы низкие, грязные и падшие создания. Неверующие, предающиеся противоестественной любви, не выполняющие главное предназначение человека - завести семью и продолжить свой род. Кому какое дело до наших танцев, которые исчезают в воздухе, подобно взмаху крыльев? До тех чувств, которые мы вызываем в людях? До наших сказок, которые мы придумываем, страдая от тоски по родному дому, в котором никто не будет осуждать нас и смотреть с презрением? До нашей красоты, которую мы зачастую столь остро чувствуем в таких мелочах, которые не стоят для обычного человека и пары медных монет? Ведь у большинства из нас нет детей - а это главное, что определяет ценность человека! - Ихиссе ядовито усмехнулся.
Миреле молча обнял его - с такой силой, на которую только был способен.
- Дело не в том человеке, - сказал он позже. - Я просто... уничтожил что-то в себе самом. Что теперь поделаешь.
Вечером, вернувшись в свой павильон, он вспомнил этот разговор и думал о нём.
Он лежал на спине на застеленной постели, сжимая в руках так ни разу и не одетый халат с бабочками. Пальцы его бездумно скользили по шёлковой ткани, теребили золотое шитьё, ярко-алую бахрому, украшающую рукава. Мягкий вечерний свет вливался в окно, как медовый горько-сладкий напиток - в серебряную чашу.
«Сколько времени я сопротивлялся искушению подсмотреть в мою записку, - думал Миреле. - А в итоге всё-таки проиграл, именно выполнив условия игры... Господин Маньюсарья, вы - чересчур хитрый и потому непобедимый для меня противник. Но однажды вы сказали правду, зная, что я всё равно пропущу её мимо ушей. Вы сказали, что я попадусь в вашу ловушку и уничтожу самое дорогое для меня. И именно это и произошло. А записка... записка была лишь декорацией, отвлекающей внимание, и у меня больше нет ни малейшего интереса к тому, что там написано. Но что сделано, то сделано. Теперь уже не вернуть».
Он поднялся с постели, бережно свернул одеяние и положил его в самый дальний ящик - чтобы никогда уже больше не доставать его оттуда.
С тех пор Миреле не произносил больше тех слов, которые сказал Ихиссе, хотя был ещё один человек, который беспрестанно требовал от него новую пьесу - это был Канэ.
- Вы должны написать её для меня, - упрашивал он. - Я буду исполнять только те роли, которые вы для меня придумаете. Я не хочу никаких других. Мне нужны ваши. Я вообще тогда не буду актёром, если вы не согласитесь!
- Нет, нет, нет! - отмахивался Миреле. - И не проси! Раньше ты прекрасно репетировал и без моей пьесы. Значит, сможешь и дальше.
Этот вопрос составлял один из главных предметов их многочисленных споров.
Вторым было обращение «учитель», против которого Миреле очень протестовал.
- Какой я тебе учитель? - кривился он. - Чему я могу научить вообще? Я сам ничего не умею.
Канэ задыхался от праведного гнева.
- Это неправда! Я с детства мечтал быть похожим на вас! Вы лучше всех!
- Я тебя умоляю, - упорствовал Миреле. - Подумай сам. Что я в жизни сделал? Пьесу единственную написал за десять лет, да и ту не закончил. Да и ту сжёг. И хорошо, что сжёг. Потому что, если судить по совести, разве можно было бы поставить такой толстенный роман на сцене? Вторая Принцесса, как это говорят... революционна по своей натуре. Она не знаток театрального искусства. Она увидела что-то новое, и это заслонило для неё всё остальное. А я и рад был поддаться. Но теперь, когда я гляжу на всё незамутнённым взором, то совершенно определённо понимаю, что никакого спектакля бы из моего романа не получилось. А актёр я, что ли, хороший? Только самого себя и умею играть. Куклы, разве что... да и то под вопросом. Так что не создавай себе кумира, Канэ. По крайней мере, из меня. Я этого совершенно определённо не стою.