Не попади он в квартал, мог бы стать превосходным асасcином - тем, кого подсылают, чтобы убивать, не оставляя никаких следов. Но и Миреле, с его обострённым слухом, слышал теперь то, чего не слышали другие, и попытка обвести его вокруг пальца и прятаться, к примеру, возле дома, вряд ли увенчалась бы успехом.
Однако ветер доносил до него только лишь шёпот листвы да отдалённые звуки музыки - в главном павильоне вовсю шло вечернее представление.
Вскоре стихли и они.
Где-то неподалёку раздались голоса, негромкий смех, звуки поцелуев - это какая-то из парочек, которые разбрелись по кварталу после окончания спектакля, попыталась обрести уединение в зарослях деревьев.
Фонари начинали гаснуть - для того, чтобы облегчить задачу таким вот возлюбленным, предпочитавшим проявлять свои чувства на лоне природы.
В четыре часа пополуночи, тогда, когда до рассвета оставалось не так уж много времени, но небо было непроницаемо тёмным - даже луна уже скрылась за облаками, нависшими над садом плотной пеленой - Миреле со вздохом поднялся с постели, набросил на плечи верхнюю накидку, зажёг уличный фонарь и вышел с ним из дома.
Огонь ровно горел под промасленной бумагой, разрисованной тёмно-синей тушью; ночные мотыльки слетались на пламя и метались внутри фонаря, ударяясь своими крохотными бархатистыми крылышками о его стенки.
Обыскав каждый уголок сада, в конце концов, Миреле нашёл Канэ там, где и рассчитывал найти: где однажды прятался от других сам, устраивая свои первые репетиции. И где ему чудилась за стволами платанов чья-то фигура в роскошных шёлковых одеждах... чей-то лёгкий шаг, чьи-то рукава, развевающиеся, как крылья, и чьи-то глаза, наполненные солёными, как слёзы, волнами моря.
Хаалиа наблюдал за ним, ни разу не выступив из тени листвы, однако Миреле, ничуть не сомневаясь, раздвинул ветви, смыкавшиеся друг с другом и образовывавшие живую изгородь, окружавшую поляну.
Канэ лежал прямо на земле среди лопухов, подтянув колени к груди и отвернувшись в сторону. Услышав шаги, он даже не пошевелился; короткие белокурые волосы его - он обрезал их повыше плеч, ничуть не считаясь с модой и приличиями, а только лишь с собственным удобством - рассыпались по листьям лопухов светлыми нитями, похожими на воздушные корни полуночного дерева, мерцающие в темноте.
- Поднимайся, - сказал ему Миреле, повесив фонарь на ветку дерева. - Пойдём домой.
И, чуть наклонившись, протянул ему руку.
Канэ посмотрел на него безжизненным, потухшим взглядом; цвет его глаз уже не напоминал больше ни аметист, ни лаванду, а только лишь выцветшее на солнце, полинявшее от многочисленных стирок полотно, когда-то бывшее лиловым.
- Не пойду, - сказал он таким же тусклым голосом.
Не то чтобы Миреле не был готов к сопротивлению.
- Ладно, - откликнулся он, усаживаясь на землю рядом с Канэ. - Тогда поговорим.
У того на миг во взгляде что-то сверкнуло. Кажется, это был возмущённый крик: «Учитель, нельзя вам на земле сидеть!» - но он так и остался невыплеснутым; тонкие губы болезненно искривились, пальцы, которыми Канэ обнимал самого себя за плечи, чуть дёрнулись.
- О чём? - нехотя усмехнулся он. - И потом, вы разве больше не боитесь услышать от меня слова любви? Думаете, вы такой умный, а я такой наивный, и всё это время ничего не замечал?
- Мне-то не жаль позволить себя любить, - ровно отвечал Миреле. - Я не хочу позволить тебе перегореть от этой любви, как перегорел я. Впрочем, на это ты можешь возразить, что я ценю только твой талант, а на тебя самого мне наплевать, а это не так. Хорошо, делай, как знаешь. Если считаешь, что так будет лучше - люби. Посвящай мне свои роли, называй своим возлюбленным. Я и другое могу тебе позволить.
Лёгкая усмешка на губах Канэ стала ещё более горькой, однако лёд в глазах, казалось, чуть оттаял.
- Ага, и при этом будете всегда любить другого, - заметил он, посмотрев чуть в сторону.
- Да, но не того, о ком ты думаешь.
Некоторое время Миреле видел борьбу изумления и гордости на и без того измученном лице. Потом первое всё-таки победило, и Канэ, приподнявшись, поглядел ему в глаза.
- Кого же? - выдохнул он, страдальчески искривив губы.
- Того, кого я так же, как ты меня, мог бы назвать моим учителем. Его уже нет в живых.