Канэ посмотрел на него ничего не выражающим взглядом.
Цвет его глаз был, однако, прежним - лепестки недавно распустившейся сирени, умытые дождём.
Некоторое время спустя он всё-таки поднялся на ноги, но выглядел так, как человек, который не вполне понимает, где он, и кто он. Миреле обхватил его за пояс и медленно повёл домой.
Там Канэ почти сразу же свалился на постель, разложенную на полу, и заснул мёртвым сном.
Миреле добрёл до своей комнаты, опустился на кровать и просидел так, не двигаясь, ещё несколько часов. К полудню, когда яркий свет залил весь дом, Канэ появился на пороге его спальни, растерянно моргая от слепящего солнца. Он всё ещё казался немного невменяемым, и Миреле хорошо представлял, как он проснулся и, не успев толком ничего сообразить, пошёл в соседнюю комнату - просто по наитию, не зная и не понимая, зачем.
Теперь он стоял, прислонившись к стене, щурился и гримасничал, будто бы от нечего делать, но в глубине бездонных светло-фиолетовых глаз Миреле видел панический испуг. Наверное, больше всего на свете Канэ желал бы, чтобы ночного разговора не было, и, изгнав из головы все мысли о нём, теперь пытался убедить себя, что ему всего лишь привиделся странный сон.
Однако в неровно остриженных белокурых локонах всё ещё оставалось несколько запутавшихся травинок...
- Завтрак мы, к сожалению, пропустили, - сказал Миреле, следя взглядом за скользившим по комнате солнечным лучом. - Думаю, тебе стоит дойти до кухонного павильона и попросить порцию для себя... Если хочешь, конечно. Потом иди репетируй, дома не появляйся до ужина. Понял, что я сказал?
- А вы? - спросил Канэ хрипло, переминаясь с ноги на ногу.
- А я... тоже займусь кое-какими делами. Мне нужно, чтобы мне не мешали.
Канэ ещё какое-то время потоптался на пороге, однако испытал видимое облегчение.
Когда он ушёл, Миреле, наконец, заставил себя подняться на ноги - никогда ещё, казалось, движения не давались ему с таким трудом, хотя пройти нужно было всего-то навсего несколько шагов, разделявших постель и письменный стол. Дорога от площади Нижнего Города до дома Кайто была куда длиннее...
Опустившись в плетёное кресло, он вытащил из ящика черновики и приборы для письма, медленно разложил их на столе, аккуратно придавил бумагу мраморными держателями. Обмакнул кисть в тушь и замер, тяжело дыша.
Пересилил себя и начал писать.
Когда первая страница была полностью исписана, на бумагу капнуло несколько чёрных капель - Миреле едва справился с искушением смять под этим предлогом листок и выбросить.
Никогда в жизни он не испытывал столь сильного и ничем не обоснованного отвращения к себе.
Однако рука продолжала писать... он ненавидел эту руку больше, чем тогда, когда она тянулась, против его воли, к запретной записке, спрятанной в рукаве.
...Вечером, лежа на полу в той же позе, что и Канэ перед рассветом - на спине, он смотрел неподвижным взглядом в потолок и вспоминал, как в одной из легенд Богу Весны пришлось отправиться по приказу Светлосияющей Аларес на пепелище и заставить мёртвые деревья заново цвести - таков был подарок Великой Богини почитавшей её правящей госпоже.
Однако юному Богу Весны пришлось дорого расплачиваться за нарушение законов природы, и то, что он всего лишь исполнял высочайший приказ, не имело никакого значения. Он был болен потом, и болен долго...
А трава не желала всходить на пепелище, и ему пришлось орошать сгоревшую землю собственной кровью - слишком рано было для неё, чтобы снова плодоносить, ещё много лет должно было потребоваться на то, чтобы всё нормальным чередом вернулось на круги своя.
Ближе к полуночи Канэ вновь появился на пороге комнаты.
Миреле сидел на постели в той же позе, что и утром, когда отправил мальчишку репетировать - выпрямив спину, сцепив руки на коленях и глядя задумчивым взглядом куда-то в сторону окна; как будто бы ни разу не пошевелился за весь день. Однако на столе горел маленький светильник, в воде, наполнявшей расписанную лазурными цветами тарелку, чуть трепыхался кончик позабытой кисти.
- Мне уже можно заходить? - поинтересовался Канэ робко, не сумев, однако, скрыть любопытного взгляда, брошенного в сторону стола.
При всей глубине своих переживаний отходил он быстро - куда быстрее, чем Миреле.
- Что? А, да... можно было и раньше, я же сказал: «до ужина». Опять мы, в результате, остались голодными.
Миреле поднялся на ноги, взял со стола перевязанный лентой свиток и протянул его юноше.