- Держи, - сказал он. - То, что ты хотел. Это, конечно, не то, что раньше... Но, быть может, всё-таки будет для тебя полезным.
Тот, не отрывая от него настороженного взгляда, принялся развязывать ленту дрожащими пальцами. Узел не поддавался - Канэ был чересчур нетерпелив и, одновременно, слишком испуган. Наконец, ему всё-таки удалось справиться с лентой, и она с тихим шелестом полетела на пол.
Канэ развернул бумагу и, судорожно вздохнув, пробежал по ней глазами.
- Учитель, - почти вскрикнул он.
Миреле прикоснулся пальцами ко лбу, как будто от внезапного приступа головной боли.
- И слышать ничего не желаю, - перебил он. - Я напишу для тебя ещё. Только, пожалуйста, избавь меня от благодарностей.
- Да... да, конечно, как скажете...
Канэ попятился, судорожно сжимая в руке листы, и глядя на Миреле расширенными глазами.
- Молчи, - ещё раз предупредил тот.
Канэ помолчал, очевидно, пытаясь подобрать слова - хоть какие-нибудь.
- Вы хотите, чтобы никто этого не видел и не слышал? - наконец, спросил он. - Мне нельзя никому показывать?
- Нет, ты можешь делать с этим всё, что пожелаешь. Это твоё. Просто не говори со мной об этом.
- Тогда я хочу, чтобы видели все... - выдохнул Канэ.
Миреле на миг пожалел о своих необдуманных словах, однако идти на попятный ему не хотелось.
- Хорошо, как знаешь.
- Я буду репетировать в основном павильоне, - решил Канэ. - Раньше это представлялось для меня совершенно невозможным... на глазах у всех. Но ведь вы же смогли когда-то это сделать. И я смогу. Теперь-то уж точно!
В голосе его всё-таки прорвался ликующий восторг, который он, несомненно, испытывал - и не сказать, что это было для Миреле так уж неприятно.
«Что ж, - подумал он, когда Канэ ушёл, или, проще было сказать, ускакал, потому что радость превращала его в совершенного ребёнка. - Теперь обратной дороги нет».
С последствиями принятого решения ему пришлось столкнуться уже через несколько недель - когда в квартал окончательно пришла осень. Прежде на существование Канэ смотрели сквозь пальцы: рождённый от актёра, он и сам становился принадлежащим к тому же сословию, раз уж бросившая его мать не пожелала дать ему своё имя, и выкинуть его из квартала просто так не могли. Однако на него не обращали особого внимания, коль скоро он и сам не желал его привлекать. Теперь всё изменилось.
В один из дней - раннее осеннее утро, когда Миреле вышел в сад полюбоваться золотистой листвой, качающейся в прозрачном, удивительно светлом воздухе, - его навестил гость, которого он совсем не ожидал.
- Что же, Миреле, уже надумал брать себе учеников? - Резкий, насмешливый голос на мгновение вернул его в дни самой ранней юности, когда он дрожал от страха в танцевальном павильоне. - И многому ли, позволь спросить, ты сам научился за эти годы, чтобы, так сказать, открывать собственную школу, передавать свои знания, умения, обучать стилю своей необыкновенной актёрской игры? Тебе ведь есть, чему поучить, конечно же... ты сыграл такое количество главных ролей, попробовал много разных амплуа, поставил множество спектаклей по собственных пьесам, и вообще, ты теперь знаешь о жизни столь многое!
Тонкие губы кривились в саркастической ухмылке. Левой рукой Алайя опирался о трость, которая стала в последние месяцы его постоянной спутницей, правой неопределённо повёл в воздухе, как бы говоря: «В этом месте у меня не остаётся слов, но я чувствую нечто, витающее в осеннем аромате... вероятно, это предчувствие твоих великих свершений на поприще наставника, дорогой Миреле!»
- Кое-что, и в самом деле, знаю, - кивнул головой тот. - По крайней мере, больше, чем раньше. Ни на что другое не претендую.
- Ах, и ещё такая удивительная скромность! - Алайя даже зажмурился от притворного восхищения. - Ваши ученики будут, без сомнения, вас превозносить. Позвольте поклониться вам, как наставник - наставнику... Впрочем, разумеется, я не обладаю и долей вашего таланта по этой части...
И он, закряхтев, склонил голову в поклоне.
Какой-то своей частью Миреле любовался им в этом момент как неподражаемым актёром, который выходит на сцену редко, зато уж если выходит - то так, что ни один из зрителей не остаётся равнодушным.
Однако спектакль - надо думать, в чём-то и болезненный, и приятный для обоих - продлился недолго.
- Если ты и впрямь надумал заботиться о нём, то не лучше ли дать ему достойного учителя? - спросил Алайя резко, глядя на Миреле пронизывающим взглядом.
- Ему не нужен учитель, - покачал головой тот. - Только лишь тот, кто поможет ему не сгореть от собственного огня. Всего остального он добьётся сам.