- Бред!
В этом коротком слове не было вспышки раздражения или гнева - только лишь провозглашение собственных принципов, твёрдых и непоколебимых, как скала.
Миреле поглядел на бывшего наставника так же прямо.
- Хотите забрать его себе?
Но Алайя только поморщился.
- Никогда в жизни.
- Почему? - Миреле продолжал задумчиво смотреть ему в лицо. - Ведь вы же не могли не разглядеть, сколь он талантлив. Можете говорить, что угодно, но я уверен, что вы видели этого с самого начала. Вы очень внимательны и наблюдательны.
Вопреки предположениям, Алайя не стал отрицать его слов.
- Вот поэтому-то он мне и не нужен, - сказал он жёстко. - Зачем мне человек, который стремится вырваться из рамок, который самим своим существованием может подорвать основы того, на что я - и другие, подобные мне - положили жизнь? Свобода хороша лишь в теории, или, может быть, хороша для некоторых, которые рождены летать. А что делать остальным? Нет, Миреле, если ты думаешь, что я допущу, чтобы он что-то здесь изменил, то ты глубоко заблуждаешься. Я не позволю разрушить созданное. Попробуешь сунуться дальше установленных пределов - сожгу. Вас обоих. Я тебя предупредил.
Глаза его горели ровным жестоким пламенем, таким ярко-алым, что осенние краски блёкли на этом фоне - и это была тоже в своём роде красота.
- Я тоже не остановлюсь, - сказал Миреле негромко. - И думаю, вы это прекрасно понимаете.
Алайя прикрыл глаза. Лёгкий прохладный ветер трепал его светлые волосы, сейчас уже казавшиеся седыми, желтеющие листья сыпались сверху на светло-розовое одеяние, расшитое крупным жемчугом.
- Что ж, несколько лет у вас, полагаю, есть, - заметил Алайя равнодушным тоном. - Я вовсе не откажусь от тех денег, которые он принесёт в квартал в первое время.
И, развернувшись, ушёл, постукивая тростью.
Миреле глядел ему вслед, рассеянно поглаживая лепестки «золотого шара», качавшегося на клумбе. Он вовсе не считал такого противника неопасным, а предстоящую ему задачу - простой.
«Даже если я умру... - думал он без особых чувств. - Даже если я умру...»
На дорожке позади него послышались чьи-то лёгкие шаги. Новый гость застал его врасплох - тогда, когда он ещё не успел отойти от предыдущего разговора, во время которого приходилось скрывать свои чувства. И теперь ему пришлось увидеть на лице Миреле то, что тот уже давно никому не показывал - тревогу, усталость, сомнения, страх.
Ихиссе, казалось, был поражён - то ли этими чувствами, хотя Миреле никогда не пытался казаться невозмутимым, то ли тем, что именно ему довелось увидеть их. Он замер, не дойдя нескольких шагов и глядя на него с каким-то странным выражением, как будто внезапно что-то понял, и это стало для него открытием.
Синие волосы его, рассыпавшиеся по плечам искрящимися волнами, казались осколком лета посреди совершенно осеннего уже пейзажа: сад утопал в багрянце и золоте, яркое солнце было далёким и негреющим. Белоснежное одеяние Ихиссе, окаймлённое светло-синей полосой и красиво развевавшееся на ветру, было расшито морскими узорами - ракушками и декоративными карпами, которые напомнили Миреле тех рыб, которых он видел возле павильона Хаалиа.
Он знал, что теперь уже поздно делать вид, будто бы всё хорошо.
Да у него и не было такого желания - в конце концов, они были знакомы так давно... возможно, именно с этим человеком его связывало гораздо больше, чем со всеми прочими.
- Помоги мне, - просто попросил он, протянув к Ихиссе руки.
Тот не сдвинулся с места, переводя взгляд с протянутых к нему ладоней на лицо Миреле и обратно.
- Я... - пробормотал он с каким-то непонятным смущением. - Я за этим и пришёл, вообще-то.
Потом, наконец, шагнул вперёд и, взяв Миреле за обе руки, прижал к груди - чересчур крепко, явно пересиливая себя.
В другое время Миреле бы чувствовал себя неуютно от того, что каким-то образом заставляет делать человека то, что тому не хочется, но сейчас ему отчего-то было спокойно и хорошо, и он не ощущал за собой никакой вины за то, что выпросил сочувствие.
Впрочем, ощущение неловкости, исходившее от Ихиссе, длилось недолго.
Вскоре он уже вошёл в свою привычную роль довольно уверенного в себе и собственном обаянии человека, открытого, лишённого стеснительности, не избегающего физической близости в любом её проявлении.
Обняв Миреле за плечи, он повёл его в другую часть сада и, опустившись на качели, усадил его рядом с собой. Эти качели, на которых можно было качаться вдвоём, разумеется, предназначались, в основном, для влюблённых парочек, но сейчас, в утреннее время дня, занесённый листопадом уголок сада был совершенно пустынен.
- Я никогда не боялся надорвать себя, перерасходовать силы. Мне всегда казалось, что если я ещё могу сделать хотя бы шаг, то этот шаг должен быть сделан... - говорил Миреле. Он сидел на качелях боком, забравшись на них с ногами и согнув их в коленях. Головой он лежал на левом плече Ихиссе, и тот прижимал его к себе одной рукой, вторую свободно положив на разрисованную цветами деревянную спинку. - Но теперь, когда на мне лежит ответственность за другого человека, я, кажется, начинаю бояться. Я обязан, понимаешь, обязан сделать всё, возможное и невозможное. Но что если я не смогу... А мне тяжело, я теперь постоянно чувствую в груди тянущую боль, тоску какую-то, которая рвёт мне душу...