Ихиссе протянул руку, сорвал с ветки дерева, распростёршего над качелями ветви, несколько сладких ягод, положил их в рот и задумчиво пожевал. Как бы сильно он ни изменился за прошедшие годы, любимые привычки всё-таки оставались с ним.
- Да я уже понял, что ты теперь собрался положить жизнь на то, чтобы воспитать из этого мальчишки хорошего актёра, - нехотя заметил он. - Пишешь для него пьесы... Но послушай, что я тебе скажу. Самозабвение хорошо... до некоторых пределов. О себе тоже нужно заботиться, хотя бы ради того, чтобы сохранить в себе силы, необходимые другому человеку. Тебе нужно что-то своё тоже. Собственное самовыражение. Тянущая боль - это жажда твоей души петь песню. Мы это все испытываем. А ты - один из нас.
Он отталкивался ногой от земли, толкая качели, и Миреле, переводя взгляд вниз, видел носок его вышитой туфли, украшенной лазурным бисером, из-под которого разлетались с тихим шуршанием палые осенние листья.
- Да, наверное, ты прав, - согласился он. - Но что я могу сделать? Пьесы я пишу, как ты и сказал, для него, и это сущее мучение. Играть мне не хочется совершенно... Кукла моя сгорела вместе с Энсаро, а остальные без неё ничего не значат.
Ихиссе молчал, но Миреле и не ждал от него ответа.
Качели неторопливо раскачивались, и синее осеннее небо медленно проплывало у него над головой... ему казалось, что он лежит на волнах, и море ласкает его в своих объятиях, хотя он никогда не видел моря и не знал этих ощущений.
Лёгкий порыв ветра сорвал с ветвей очередную порцию листьев, и они посыпались вниз золотистым дождём.
- Послушай, Миреле, - вдруг спросил Ихиссе, перебирая его пряди и сплетая их в мелкие косицы - так, как когда-то Ксае заплетал его собственные волосы. - Мы тут все в курсе, что этот твой... Кайто навестил тебя в конце лета. Что же, ты решил восстановить с ним отношения? Он приходил просить тебя об этом?
- Не знаю я, зачем он приходил, - вздохнул Миреле. Сейчас он мог откровенно говорить даже о Кайто. - Может, да, а, может, просто хотел извиниться за скандал. Теперь уже не узнать. Да и не хочу я... Нам с ним вместе не быть, даже если он вдруг решит, что любит меня.
- Почему?
- Потому что ты был прав. Помнишь, когда говорил, что не-актёр никогда не поймёт актёра? Нужно иметь тот же самый опыт за спиной, ту же пережитую боль, то же решение отречься от всего ради... ради ничего. То же желание петь песню и готовность обойтись без награды за неё. И даже презрительные взгляды, которые бросают на нас - важная часть пути, и тот, кто ни разу не видел их, никогда не узнает того, что понимаем о жизни мы. Я не говорю, что он хуже нас, а мы лучше него. Просто двум людям из разных миров не сойтись, а я теперь принадлежу к этому миру и связан с ним теми узами, которые крепче всего - любовью. Он не придёт сюда. А я никогда не вернусь назад.
- Ох, Миреле, Миреле.
- М? - тот приподнял голову, заглянув в синие глаза, подёрнувшиеся печальной дымкой.
- А я думал, ты больше всего на свете хочешь уйти отсюда.
- Да я тоже так думал. И раз, и два... может, больше. Потом понял правду.
- Значит, ты не бросишь нас? Хаалиа вот бросил. - Ихиссе грустно усмехнулся.
У Миреле дёрнулись губы.
- Не надо... пожалуйста. У него не было другого выхода. Не осуждай его, его и так осуждали все, кто мог, включая даже меня, за что я, конечно, никогда не смогу себя простить. Я - нет, не брошу. Хотя как можно сравнивать меня с...
Качели остановились - Ихиссе прекратил отталкиваться ногой от земли.
Солнце пробивалось редкими золотыми сполохами сквозь такую же золотую листву деревьев и падало на его лицо. В это утро он был почти без грима и выглядел на свой возраст: Миреле ясно видел тонкие морщинки возле губ, тяжёлые от постоянного недосыпа веки, чересчур уж жёсткую линию запавших скул - раньше они не были такими. Разве что аквамариновые глаза остались прежними, да и то - слишком изменился взгляд.
- Если я попрошу тебя съездить со мной в одно место, ты согласишься? - спросил Ихиссе.
- Ну да, конечно, - кивнул Миреле. - А куда?