- Что же это - то, что перевешивает? - спросил кто-то. - Талант?
Миреле помолчал.
- Нет, - сказал он, наконец. - Чувство абсолютной преданности собственному делу и готовность пожертвовать ради него всем. Не получив, быть может, ничего взамен.
Остальные также молчали, переваривая его слова. Ясно было, что не все согласны и хотели бы поспорить, однако не решались: слишком уж твёрдым был голос Миреле, и слишком уверенным - взгляд.
К тому же, он явно не имел ни малейшего желания пререкаться и высказался лишь потому, что его об этом попросили.
- Ты, прав, наверное, - Ихиссе задумчиво посмотрел куда-то в сторону. - Всё, что у нас есть - это танец бабочки перед открытым пламенем. Со стороны он кажется забавным и легкомысленным, и только бабочка знает, что самоотверженно отдаёт свою жизнь. Из любви... из любви к пламени, вероятно. И вот она сгорит, и ничего от неё не останется - ни пепла, ни воспоминаний. Кто будет вспоминать о хрупкой бабочке-однодневке? Разве что какой-нибудь тонко чувствующий поэт, который упомянет о ней, безымянной, в одном из стихотворений. Вот и всё, что нам грозит. Мы проживём эту мимолётную жизнь, танцуя... но наша смерть в пламени, которую никто и никогда не прославит как подвиг, будет прекрасной. Где-то по другую сторону боги и богини, в которых я не верю, быть может, окажутся более внимательны, чем люди, и подарят нам пару слов признания - тогда, когда от нас уже ничего не останется.
Миреле посмотрел на него, и выражение его лица впервые за время разговора смягчилось, губы тронулся лёгкая улыбка.
- Поверь мне, всё будет по-другому, - сказал он тихо. - Не бывает такого, что ничего не остаётся. Впрочем, тебе, который не верит в это, однако всё равно делает то, что делает, положена гораздо большая награда, чем мне, который знает правду.
- Вот как? Так ты действительно знаешь, что будет там? - Ихиссе взглянул на него и, быстро отвернувшись, перевёл разговор на другую тему. - Но послушай меня, Миреле. Разве в тебе самом была с самого начала эта, как ты сказал, абсолютная готовность пожертвовать жизнью ради нашего искусства? Что-то я не припомню фанатичного блеска в глазах мальчишки, которым ты был тогда.
- Нет, куда там, - согласился Миреле, улыбнувшись.
- Так значит, по твоей логике, тебя не следовало брать в квартал.
- Да, я думаю, что и правда не следовало бы.
- И если бы ты мог повернуть время вспять, то отказался бы от этого пути?
- Вероятно, да...
- Что ж, я рад, что ты всё-таки не отказался. - Решив свести всё к шутке и несколько разрядить атмосферу, Ихиссе притянул его к себе за плечи, чтобы обнять, и остальные стали тактично расходиться - при всей своей любви к сплетням и обсуждению чужой личной жизни, актёры вполне понимали желание побыть со своим возлюбленным или возлюбленной наедине.
А потом ушёл и Ихиссе, и Миреле в одиночестве остался в беседке одного из пустовавших императорских дворцов, имевшихся в каждой провинции на случай путешествия государыни - одна из таких усадеб и была предоставлена в распоряжение императорской труппы на время пребывания в Канси.
Обычно Миреле использовал свободное время для того, чтобы написать что-нибудь новое для Канэ, но сейчас мысли не шли ему в голову, и он сидел над чистым листом бумаги, покусывая кончик кисти, которую так и не окунул ни разу во флакончик с тушью.
«Не был ли я чересчур жёсток и даже жесток? - думал он. - Слишком непримирим? Мне не следует превращаться во второго Алайю, даже если столкновение с ним и неизбежно».
На дорожке, ведущей к беседке, послышались звуки чьих-то лёгких шагов.
Миреле поднял голову, полагая, что это Ихиссе или Канэ, и замер, увидев хрупкую фигурку, закутанную в тёмную верхнюю накидку с капюшоном. Дорогая ткань выдавала представителя знатного семейства, рост - ребёнка.
Ещё до того, как юноша откинул капюшон, Миреле, к которому вдруг ясно вернулось воспоминание о своём недавнем танце, понял, кого увидит.