Единственным исключением из этого правила была одежда - свою одежду Ихиссе берёг и очень о ней заботился.
Миреле вздохнул и зарылся лицом в лазурный халат с павлинами, который всё ещё был на нём. От тяжёлой ткани исходил слабоватый аромат духов, больше, чем что-либо, напоминавший об Ихиссе, и грудь сдавило от внезапной тоски. Миреле смутно помнил о том, что произошло вчерашней ночью, и не был уверен, что это ему понравилось, но что сделано - того не вернёшь.
Сейчас он тосковал по своему... любовнику - да, вероятно, это так следовало называть. Ему хотелось, чтобы Ихиссе поскорей вернулся, улыбнулся ему, погладил, как вчера, по волосам и обнял. Если после этого повторится то, что было ночью - ну, что ж. В конце концов, сначала - когда они просто обнимались - это было очень хорошо, но он даже не успел толком насладиться, потому что был пьян и едва соображал. Миреле хотелось почувствовать всё то же самое, находясь в ясном состоянии рассудка.
В углу комнаты он увидел листы с репликами своей героини, которые, вероятно, выронил или отложил в сторону после того, как Ихиссе затащил его в комнату. Он поднял одну из страниц и пробежал по ней взглядом, но воспоминания о первой «репетиции» были ещё более смутными, чем ощущения от первой ночи, а уж от прежнего энтузиазма, которым он горел несколько месяцев подряд, и вовсе не осталось следа. Всё это казалось происходившим в какой-то другой жизни, принадлежавшим другому человеку, и Миреле едва мог представить, что каждый вечер таскался, не уставая, в библиотеку, сидел над книгами и размышлял над своей будущей ролью.
Всё, о чём он мог думать теперь, был Ихиссе.
Но Ихиссе не было, и дом пустовал - вероятно, все ушли на утреннюю репетицию, а его, Миреле, попросту не смогли добудиться. Теперь ему как пить дать предстояло выслушать уничтожающий выговор за пропуск, но он старался об этом не думать. Еле заставив себя переодеться, он принялся бродить по дому, прижимая к груди свёрнутый халат с павлинами и не в силах взяться хоть за какое-то дело.
Несколько раз он натыкался на разные предметы, принадлежавшие Ихиссе, и тогда ему казалось, что сердце вовсе разорвётся от невыносимой, накатывавшей волнами тоски. Он тосковал так, как будто его любимый человек умер, или им пришлось навек расстаться, хотя и понимал, что Ихиссе всего лишь пошёл на репетицию. Время же, как назло, тянулось невероятно медленно: даже в самые первые дни здесь, когда у Миреле не было ни книг, ни других занятий, и он коротал вечера, разглядывая из окна сад, у него не появлялось такого мучительного ощущения, что каждая минута тянется, как минимум, час.
Когда выносить всё это и дальше стало совершенно невозможно, Миреле решил принять ванну. Купальня была расположена в саду, и он вышел из дома босиком, так и не в силах расстаться с лазурной накидкой, всё ещё хранившей запах другого человека. Он остановился, как-то особенно остро ощущая теплоту камней под босыми ногами, каждую неровность их гладкой поверхности, каждую травинку, пробивавшуюся сквозь трещину и щекотавшую пятку.
Чёткость этих ощущений особенно контрастировала с дурманом, царившим в голове Миреле. Ему казалось, что он может понять сейчас весь мир, суть всех тайных процессов, происходящих в стволах деревьев, в подземных недрах, в коконе гусеницы, которая готовится стать бабочкой, - но только не самого себя, подхваченного обрушившимся на него чувством, как лавиной.
Он побрёл дальше, распахнул резные двери, ведущие в купальню, и наполнил мраморный бассейн водой, собственноручно таская её из большой бадьи, стоявшей в саду. Подогревать воду не требовалось - она и так уже была нагрета солнцем, и Миреле, раздевшись, скользнул неё, как в прохладный омут.
Изумрудно-зелёные блики скользили, танцуя, по гладким стенам.
Купальня была небольшой, и они всегда мылись по одиночке - соседи его порой по много раз на дню, и Миреле всегда это удивляло, но сейчас он подумал, что, быть может, они использовали купальню не столько для того, чтобы принять ванну, сколько чтобы побыть в одиночестве и поразмышлять - думалось в этой прохладной темноте легко. Он закрыл глаза и прижался щёкой к мраморному бортику, думая о том, что точно так же здесь лежал Ихиссе - всего лишь день назад. По другой его щеке скользил солнечный луч, пробивавшийся сквозь приоткрытые двери, и прикосновение его было ласковым, как поглаживание чужих пальцев.