Так что теперь они с надменным учителем были вынужденными союзниками, и это таило в себе многочисленные преимущества, но сейчас Миреле едва заставил себя поклониться ему и двинулся дальше. Он решил, что пройдёт с начала и до конца четыре аллеи - ни шагом меньше - и никакая боль не могла заставить его отступить от намеченного плана.
Неделю или полторы спустя он уже чувствовал себя настолько лучше, что вопрос о переезде был решён - комната, в которой Миреле провёл в одиночестве почти два с половиной месяца, требовалась для других больных. Ему же предстояло вернуться в свой прежний дом за вещами и переселиться в другой павильон, расположенный в противоположном конце сада.
- Если хочешь, я попрошу кого-нибудь сопроводить тебя, - предложил Алайя с присущим ему безразличием в голосе, так что трудно было верить в его искреннее желание помочь.
- Нет, спасибо, не надо. Я могу и сам, - коротко ответил Миреле.
Не то чтобы он больше не боялся Ксае, но что-то подсказывало ему, что тот не станет нападать на него два с половиной месяца спустя, безо всякого нового повода, на глазах у всех.
Предоставлять же ему повод Миреле не собирался. Пока что.
Перед тем, как выйти на улицу, он тщательно оглядел самого себя в зеркале. Сломанный нос сросся не слишком ровно, отчего на нём образовалась горбинка, а левую бровь пересекал выпуклый шрам, лишивший её части растительности - это Ксае вдавил его лицом в осколки вазы - но Миреле даже не собирался всё это прятать.
Наоборот, он зачесал волосы в высокий хвост, открывая лоб, и смотрел на самого себя с чувством, напоминающим удовлетворение. От прежней его красоты, которая, надо думать, и заставила Ихиссе произнести слова: «Ты такой милый» не осталось и следа - помимо нанесённых увечий, с лицом Миреле произошли и другие изменения: щёки запали, скулы выделялись очень чётко, и приобретённая угловатость черт совсем ему не шла.
Для другого актёра подобные изменения во внешности стали бы роковыми, но Миреле верил, что сможет извлечь из них определённую выгоду, и ему оставалось только порадоваться, что он так долго тянул с тем, чтобы выбрать себе образ.
Теперь этот вопрос был, по всей вероятности, решён.
Криво усмехнувшись, Миреле затянул потуже пояс своего тёмного однотонного одеяния - только ярко-лиловая прядь в волосах нарушала гегемонию коричневого цвета в его облике, но он, поразмыслив, не стал прятать и её.
«Всё, что у тебя есть, можно обратить в собственную пользу, - думал он, пристально глядя в глаза собственному отражению, как будто хотел испепелить его взглядом. - И всё, чего у тебя нет - тоже».
Завершив приготовления, он вышел в окончательно облетевший сад и отправился по знакомой дороге.
Напротив дерева абагаман, ничуть не изменившего свой облик и всё так же простиравшего тёмно-розовые ветви, украшенные фиолетовой кроной, над грудой опавших листьев, Миреле ненадолго остановился, смотря перед собой с таким же отрешённым безразличием, как во время своей первой прогулки по осеннему саду.
Он ничего не чувствовал и не думал, но что-то всё-таки не позволило ему просто пройти мимо, не удостоив деревце своим вниманием.
Это было нечто вроде знака или обряда, смысла которого он сам не понимал. Быть может, это было как-то связано с предыдущей жизнью - той, от которой у Миреле не осталось ни одного воспоминания.
Он увидел Ксае сразу же, как только открыл калитку и вступил в садик, окружавший павильон - тот работал возле клумбы, подвязывая ветви какого-то кустарника: актёрам не полагалась иметь слуг, и большую часть работ приходилось выполнять самостоятельно.
Подавить моментально всколыхнувшийся, инстинктивный страх всё-таки не удалось, но Миреле смог ничем себя не выдать. Он остановился, выпрямив спину и глядя на Ксае из-под наполовину опущенных ресниц - со всем презрением, на которое только был способен.
Тот отвечал ему прямым, ничего не выражающим взглядом. Ветер развевал его длинные ярко-алые волосы, сейчас, в окружении осеннего пейзажа, смотревшиеся чуть более органично, чем летом. Всё-таки облик Ксае, когда он был не на сцене, удивительно ему не шёл.
«Я физически слабее, и ты можешь, при желании, прихлопнуть меня, как бабочку, - думал Миреле. - С этим ничего не поделаешь. Но, с другой стороны, у меня нет любовника-шлюхи, который готов изменять мне со всеми подряд, и которого я не в силах бросить, потому что - какая незадача - люблю его и не могу ничего с собой поделать. Так что кто из нас более жалок - это ещё большой вопрос».