- Каждому из нас приходится повторять один и тот же текст спустя определённые промежутки времени, - заявил он, сунув Миреле в руки тот же самый свиток, который привёл к его позору и бегству в прошлый раз. - Именно этот текст лучше всего свидетельствует об изменениях, произошедших в мастерстве. И чаще всего это та роль, которую актёр больше всего ненавидит, - добавил Алайя, усмехнувшись. - Я заставляю его исполнять её, пока он с ней не свыкнется и хотя бы отчасти не полюбит. Каждый об этом знает, но почему-то это помогает далеко не всегда. Многие всё равно предпочитают ненавидеть то, что делают, хотя им известно, что именно это и закрывает путь к освобождению. Но такова человеческая натура.
Он улыбнулся, снисходительно и высокомерно.
Но Миреле не собирался позволить ему смутить себя.
Развернув свиток, он перечитал уже знакомые слова, и тут его как будто ударило молнией - он понял, что должен и хочет сделать.
- Приди, о смерть. Пусть смоет кровь мои грехи, - проговорил он со сладострастием, представляя на своём месте другого человека.
Он прочитал текст роли, воображая, что это предсмертный монолог Ихиссе - осознавшего всю тщету своих легкомысленных стремлений, ощутившего пустоту своей никчёмной жизни, раскаявшегося в грехах, оставленного всеми любовниками, включая Ксае, нищего, больного и умирающего. Забегая вперёд, в дальнейшем оказалось, что это хороший метод - почти любого персонажа можно было каким-то образом ассоциировать с Ихиссе - герой становился его двойником или же противником, в зависимости от той судьбы, которая его ожидала, и Миреле мог получить удовлетворение хотя бы таким образом.
Алайя молча выслушал его и, ничего не сказав, позвал другого актёра. На следующий день он дал Миреле текст другой роли, и ситуация повторилась - он не хвалил его, но и не ругал, что, наверное, могло считаться хорошим знаком.
Миреле старался не думать о его реакции и предавался во время исполнений чистейшей, незамутнённой, сладострастной ненависти к Ихиссе - ему вновь казалось, что он воспаряет в небеса, как и во время самой первой репетиции в саду, но на этот раз крылья, должно быть, были чёрными, а не белыми. Впрочем, это не имело значения - леталось ему так же хорошо, а огонь, разожжённый злостью, наполнял его такой силой, что все возможные преграды казались по плечу.
Он научился получать удовлетворение от этого чувства, равного которому никогда не испытывал, но в один из дней Алайя остановил его нетерпеливым жестом.
- То, что ты умеешь выразительно читать монологи - это мы уже выяснили, - сказал он и поморщился, как будто ненароком высказанная похвала, пусть даже в таком завуалированном виде, бесконечно его раздражала. - Но у нас, увы, нет представлений для одного человека. Тебе придётся взаимодействовать с другими актёрами, а здесь твои успехи, боюсь, будут оставлять лучшего. Каи, иди сюда, и сыграйте вдвоём с ним сцену из «Пиона в ирисовом саду».
Миреле получил текст новой роли и, прочитав её, похолодел.
Это была фривольная пьеса о двух любовниках одной госпожи, которые в итоге, оказались в постели друг с другом. Официально она, разумеется, была запрещена к постановке, но многие знатные дамы питали тайную симпатию к подобного рода жанру и, задумывая развлечься с подругами, заказывали манрёсю сыграть на сцене «весеннюю любовь» - так это называлось.
К тому же, теперь во дворце негласно царил Хаалиа, известный своим свободным нравом и широтой во взглядах, и то, что раньше каралось суровым наказанием, процветало почти безо всякого прикрытия.
«Пион в ирисовом саду», а также другие произведения, подобные ему, исполнялись актёрами императорской труппы регулярно.
Миреле почувствовал на своём плече чужую руку.
- Я хорошо знаю эту роль, а от тебя почти ничего не требуется, только изображать ко мне тайную влюблённость, - сказал ему актёр, которого Алайя назвал Каи. - Пошли.
Он толкнул его на середину зала и, продолжая обнимать, принялся нашёптывать на ухо какие-то нежные слова, от которых персонаж, изображаемый Миреле, должен был млеть и таять. Сказать, что Миреле был далёк от того, чтобы пытаться хорошо сыграть свою роль, было бы мало - все его силы уходили на то, чтобы заставить себя помнить, что он находится на репетиции, и сдерживать желание заехать Каи кулаком в зубы. Он стоял, неестественно выпрямившись в чужих объятиях, и по спине у него текли струйки пота - он весь взмок от своей бессильной ярости, не имевшей никакой возможности выхода.
- Эй, эй! - нетерпеливо закричал ему Алайя. - Вам ещё далеко до постельной сцены, которую ты, судя по твоей страстной дрожи, горишь желанием сыграть! Ты должен показать зрителям нежность, трогательную упоённость первой мечтой, страх поверить в то, что её исполнение возможно! Ты вообще понимаешь, что это такое? Ты когда-нибудь влюблялся? Находился в одной комнате с тем, кого ты любишь? Если ты и тогда стоял таким же неподвижным чурбаном и только метал глазами молнии, то понятно, почему твоё чувство осталось без взаимности!