- Нет, потому что я его спародировал в хорошем смысле.
Он всё понял: она изначально судила о нём неверно, потому что жила с ним и знала его слабости.
- Ах, так! - воскликнула она, кусая губу и погружаясь в собственное отчаяние.
Она прикинула свои возможности и ощутила полную обескураженность перед опустошенностью внутри себя. Этот комплекс мучил её давно, с самого первого дня, когда она переступила порог театрального института. Ей казалось, что ещё чуть-чуть, ещё немножко и она ухватит суть профессии. Но годы шли, и она, не познав уверенности, всё так же испытывала недовольство собой и неловкость перед режиссером за то, что всегда хотела спросить: 'Правильно, или нет?'
- Ну, а как ещё?! - осведомился он с фирменным смешком.
И хотя смешок был сдержанным, почти извиняющимся, она возненавидела его прежде, чем он растаял в воздухе.
- Как! - укорила она, пытаясь поймать Анина на том, что он тоже не идеал, - он бы вышел и сказал, а потом сделал паузу. И ты тоже так же делал.
- Так да не так, - с удовольствием произнёс он. - В кульминации я сделал два такта, чтобы мой партнёр успел сыграть изумление, а потом я уже сыграл своё. А Смоктуновский сделал бы всё без разрыва, потому что у него было время на улыбку. Как понимаешь, у меня такой улыбки нет, - и дурашливо оскалился.
Зубы у него тоже были далеко не идеальными, попорченные кофе и чёрным чаем.
- Об улыбке я не подумала, - призналась она. - А это допустимо?
- Что допустимо? - нервно склонил он голову и подумал, что его жена вообще ни в чём не разбирается. Это и было камнем преткновения. Их брак перешёл в ту стадию, когда отмалчиваться если не опасно, то, по крайней мере, глупо.
- Пародирование? - уточнила она.
Она была умна, очень умна, хотя последнее время срывалась из-за отчаяния.
- Точно! - обрадовался он. - Как и мягкая улыбка Смоктуновского. - И принялся объяснять. - Только не надо вываливаться из ритма. А партнёр должен быть начеку. У него должен быть очень короткий ритм. Он должен был попасть в его улыбку или в мою паузу. Если он ошибётся, то возникнет дисгармония, шероховатость. Потом она будет только накапливаться. Слух! Слух должен быть идеальным, вот в чём дело!
И тут она всё поняла: его нельзя переделать! Он такой, какой есть. Сирый по нутру, босый по природе и чокнутый по характеру, но именно такой, а не иной. Господи, как тяжело! Я ничего не соображаю!
- Но это же элементарная сыгранность! - возразила она.
- Естественно! - согласился Анин своим тусклым голосом так, что Алиса заподозрила подвох. - Нас этому учат, но не договаривают массу нюансов, - объяснил он ещё более напыщенно. - Их невозможно предусмотреть, ты их придумываешь на ходу.
Она уже знала, что если он говорит именно так, то в этом и заключается суть, которой он руководствуется, но, как и Базлов, не могла зафиксировать его ощущения в себе, чтобы отталкиваться в работе. Чего-то ей не хватало, она не понимала, чего именно. Не понимал и Анин, а если бы понял, то обязательно подсказал бы, потому что по-своему любил её, как и Герту Воронцову.
- Почему? - снова спросила она. - Почему?
Этот вопрос она задавала так часто, что Анина обессиливал. На этот раз он едва сдержался.
- Ну что здесь непонятного? - сказал он, глядя на её враз поглупевшее лицо. - На сцене можно менять ритм в заданных пределах, а перед камерой всё зависит от режиссёра, от его раскадровки, и если он задаёт такой ритм, его надо играть чётко, потому что главный оператор с несколькими камерами тоже на это нацелен.
И всё равно это было не то объяснение, на которое он надеялся, потому что находился в вечном поиске, и этот поиск подразумевал бесконечную череду вопросов, на которые надо было найти ответы, а если не находил, то страдал, как несварением желудка.
- Как у тебя всё просто, - озадаченно прошептала она, полагая, что он, как всегда, ушёл от краеугольного вопроса: как?!
- Конечно, просто, - миролюбиво согласился он, возвращаясь в кабинет.
У него всегда были наготове два-три варианта, в итоге на репетиции он придумывал ещё один, а от копирования великих его спасала плохая память, оставалось одно ощущение, вот от ощущений он и играл, поэтому и не боялся рассказывать, как и что 'делает'. Повторить его было невозможно, как невозможно петь чужим голосом.
- Помнишь, я предупреждал тебя, чтобы ты не ходила на спектакли в другие театры? - крикнул он, собирая вещи.
Надо было ещё заехать за бритвой и рубашками в квартиру на Балаклавском. Там же находились его любимые тапочки и помазок.
- Помню, - созналась она нехотя.
- Ну вот, и, пожалуйста, ремейк.