Труженики земле нужны. Чего же тут приглядывать!
Пока думал про муравья, сосны расступились и дом мой показался у лесной дороги. Радуюсь дому своему, а всё про муравья думаю. Как он там, катит ли, не упустил ли ягоду землянику, не оплошал ли?
Дома хлеб лежит на столе. Неправильно лежит — нижней коркой вверх. Я перевернул хлеб. Зачем? Так надо. Как в печку сажали, как пекся, да как вынимали из печи, так пусть и живёт, пока человека кормит. «Каравай хлеба починай с головы».
Положил хлеб правильно и снова муравья своего вспомнил. А мимо окошка идет соседкин зять Михал. Идет с севальником. Это лукошко для семенного хлеба, его вешают через плечо.
Сегодня Михал севец, сеятель. А не успеет засеять поле сегодня, значит, он и завтра сеятель.
Теперь про Михала думаю. Сколько же надо ему уметь, терпеть, напрягаться. Для чего? Да чтобы жить хорошо и красиво на своей земле. «На счастье мужик и хлеб сеет». А счастье — это всё, что делает человека довольным и покойным. Счастье «доволит и покоит», — говорят старики.
Где этому учатся? Да на той же земле и учатся. Где же ещё. Была бы охота. Выходит, все мы, и люди, и муравьи, — братья. Как хлебные зёрна.
Мне пора
Последним апрельским утром звонит мне знакомая — тетя Зоя:
— Ну, как, собираешься?
— Собираюсь, Зоечка, пора!
— А как там Акука?
— Носится по квартире.
— Ну, ладно, мои дорогие, я ещё позвоню.
Через час звонит подруга жены тетя Люся:
— Вы когда в Литву-то уезжаете?
— Я с вещами — завтра, остальные недели через три.
— И Акука?
— Конечно. Куда же его девать?
— Акуке будет там хорошо, — одобряет тетя Люся.
К обеду приходят старинные приятели дядя Леня и тетя Лера. Увидели Акуку — рассмеялись.
— Иди ко мне, иди! — зовет его тетя Лера.
Навстречу ей катится дробный топот, будто бегут сразу пять щенков.
Дядя Леня берет Акуку на руки, треплет его голову.
— Аку-ка! — звонко катится по квартире.
— Счастливого вам пути! — говорят старинные приятели. — Нам пора: надо еще успеть в кондитерский.
— Спасибо, что зашли, — говорю я.
Дядя Леня спускает Акуку на пол, снова треплет его рыжеватую головенку.
— Аку-ка! — несется вслед гостям.
— Ребята, продолжаем сборы! — приказываю я.
…На хутор путь не простой. Поездом до Вильнюса, а дальше как получится. Может кто из друзей на машине довезет 90 километров. Может, еще на одном поезде — до станции Жеймяна, а там на лошади встретят. По разному бывает.
Вещей всегда много. На всю семью да на всё лето и осень. На полгода получается. А потом прилетят Акука, жена и дочь. Самолётом проще, меньше хлопот с Акукой. Правда, ещё не известно, как Акука перенесёт свой первый полёт. Но по-другому не получается: или вещи или Акука.
Я всегда приезжаю на хутор первый. Дом обжить-обогреть, хозяйство небольшое развернуть-наладить. Вещи зимовавшие просушить. Постирать кое-что. Мало ли дел в лесном доме и вообще на хуторе, где не был с октября минувшего года.
Как все это вспомню, так на пословицы тянет, на поговорки: «Дом невелик, да лежать не велит».
…Вот и наступило мое «завтра»
Ждем такси. И тут, конечно, звонит дядя Эдик. Он муж тети Зои, но немного ухаживает и за моей женой.
— Собрался? — беспечно спрашивает Эдуард.
— Выходим уже, а ты звонить затеял! — нервно отвечаю я.
— Ну, ты там смотри, не балуйся! — смеётся дядя Эдик.
— Сам смотри! — грубовато говорю я.
Такси ждёт под окном.
— Присядем на дорожку…
Жена и дочь проходят в мою комнату. Плотно закрываем двери.
Жена берёт на руки Акуку. Багира — наша чёрная красавица-кошка давно разлеглась в кресле. Акука вертится, крутит головой, вырывается на пол.
— Сели… — мрачно говорю я.
Молчим.
— И поехали, — объявляю я в пространство комнаты.
Обнимаю женщин, глажу Багиру, треплю головёнку Акуки.
Багажник такси забит под крышку.
До встречи через три недели!
Первый час
Вот я и в лесу.
Открыл дом, вошёл в свою комнату. Я работаю здесь с весны до поздней осени. Сел к столу перед окном. Примерился. Поёрзал на стуле. Стол в какой-то трухе. Потрогал ее, понюхал, сгрёб в ладонь и вспомнил! Осенью, перед отъездом в Москву я оставил на столе тыкву. Думал дождётся меня, перезимует в нетопленой хате.