Спать больше не хотелось, и ему вдруг пришло в голову, что это Веня сдал его ментам, засадил в эту камеру. Возможно, каким-то образом Веня узнал, что он не тот, за кого себя выдает, не мичман Карабузов. Поэтому Веня и организовал драку на рынке, арест его ментами и это фуфловое дело, которое ему сейчас шьют. Почему же тогда Венины бойцы его просто не пристрелили и не бросили в канаву, как у них принято, а затеяли эту чехарду с дракой и арестом?
Возможно, Веня решил сделать грязную работу не своими руками, а отфутболил это дело милиции, потому что опасался, что у него может выйти осечка и Краб сам завалит всю Бенину компанию, а не они его. Если дело так и обстоит, то все это очень и очень хреново. Как ему выбраться из нехорошей ситуации, Краб пока не знал.
Его дочь Татьяна как была одиночкой, так и осталась, и Бальган ей не станет помогать вытаскивать отца из тюрьмы. Особенно, если за всем этим стоит могущественный Гомункул. А сама его дочь, конечно, может продать свой «Лексус» и на вырученные деньги нанять хорошего адвоката, чтобы вытащить отца. Больше она ничем ему помочь не сможет, и поедет Краб опять по этапу не в мягком вагоне.
От таких мыслей Краб стал ворочаться на жестких нарах и сам себя успокаивать. Да ерунда: он что, в зоне не сидел? Ну, посадят, будет сидеть, раз так жизнь повернулась, раз ему судьба такая. А вот как Татьяна одна останется в этом зверинце, именуемом шоу-бизнес? Она ведь, как ни крути, по сути своей очень ранимый человечек — хочет, чтобы в мире все было по справедливости, а не понимает, что изменить мир не в ее силах. В шоу-бизнесе, чтобы выжить, нужно быть прожженной сукой или иметь могущественных покровителей, а ни того, ни другого у Татьяны нет.
— Нет, нельзя мне садиться в тюрьму, — тихо сказал себе Краб, — не вовремя все это…
Он попытался заснуть, снова медитировал, но не пускать темные мысли в голову становилось все тяжелее и тяжелее. Наконец Краб, понимая, что ничего не изменит в ситуации, а только усугубит волнение, положился на судьбу, на бога и стал вспоминать, как он осенью в Заполярье в свободное от службы время в одиночку ходил за грибами. Уходишь далеко в сопки, вокруг буйствует яркими красками красно-желтая листва, и подосиновики стоят крепкие, толстенькие, иногда и белые попадаются, но редко — не по нраву им северный климат, им лучше ельник средней полосы. Думая о родном гарнизоне, Краб сам не заметил, как заснул.
Утром его разбудил лязг металлической задвижки. Краба вывели из камеры, надели наручники и привели на допрос к плюгавому следователю. Тот шумно хлебал из чашки горячий ароматный кофе, потирал свои липкие ручки, поплевывал на пальчики, поглядывал исподлобья на прикованного к стулу наручниками Краба и с гордостью листал дело, собственноручно им вчера скроенное так, словно это было не уголовное дело, а роман всех времен и народов.
— Ну, что, гражданин Карабузов Петр Петрович, — торжествующе восклицал он, так, словно поймал не человека, которого намеревался засадить, а пудового сома на рыбалке, — теперь нам предстоит выяснить твою личность.
Он положил перед собой фальшивый паспорт, который раздобыл Веня с помощью турагентства, и стал его листать.
— Прописка город Североморск, — констатировал следователь, листая документ, — это я вижу. А где работаешь, чем занимаешься?
Из игривого тона следователя Краб сделал вывод, что пока не решится вопрос о том, получит следователь взятку в три тысячи долларов, о которой намекала ему вчера в камере проститутка, или нет, его дело пределов этого кабинета не покинет. По уму, плюгавый следователь мог бы пробить по базе данных ОВД данные паспорта Карабузова и установить, что ни серия, ни номер с настоящим паспортом мичмана не совпадают. Об этом и Веня предупреждал, когда они паспорт забирали в турагентстве. Говорил: мол, когда к себе в Североморск поедешь, этот паспорт выкини, скажи, что потерял, и тебе твой восстановят. Но, видимо, этого следователь не сделал. Или в том случае, если арест Краба — это Вениных рук дело, тогда следователь все давно знает и просто сейчас придуривается. А если он придуривается, то почему бы и Крабу не попридуриваться?
— Повторяю вопрос — где работаешь, чем занимаешься? — сквозь зубы процедил следователь.
— Работаю сантехником-баянистом в клубе ветеранов гужевого транспорта, — ответил Краб.
До следователя не сразу же дошел истинный смысл столь хитроумной фразы, а когда он сопоставил отдельные слова, пытаясь их записать, то понял, что над ним просто издеваются. Его узкие губы растянулись в сатанинской усмешке, и он с этой «доброй» улыбкой спросил:
— Шутим, стало быть, подтруниваем над следствием?
Он оперся ладонями на стол, встал во весь свой маленький рост и сочувственно посмотрел на Краба, типа, это пока ты шутишь, еще не понял, в каком глубоком дерьме оказался. А когда поймешь, будешь ползать на коленях, умолять закрыть дело, чтобы не сажали на нары. Но все это он сказал одними глазами — вслух не произнес ни слова. Ему ведь нужно было как-то мягко завязать разговор с подследственным о его материальном положении, чтобы удостовериться в том, что он способен заплатить деньги за свое освобождение.
— К кому приехали в Москву? — продолжил допрос следователь. — И с какой целью?
— Приехал к бабушке, — ответил Краб, — привез ей пирожки и бутылку вина.
— Так-так, — обрадовался следователь, снова сел за стол и стал записывать, — где живет бабушка, по какому адресу?
— Бабушка живет на опушке леса, дернешь за веревочку, дверца и откроется… — ответил Краб.
Побелевший от злости следователь поднял на него красные от бешенства глаза, нос и губы его задергались, и от этого он стал похож на кролика-альбиноса, который прижал к спинке ушки и кушает капустный листочек, но при этом сильно на кого-то сердится.
— Какую веревочку! — вне себя от гнева заорал следователь. — Какая дверца? Что ты мне тут балаган устраиваешь, цирк и мюзик-холл?
— Да нет, это не я, а вы тут цирк устроили еще вчера, — ответил Краб, — а я только продолжаю…
Следователь если бы не боялся, что и его Краб боднет, как вчера зловещего прапора, то, наверное, кинулся бы на него и стал душить. Но поскольку он боялся, то схватился за медный колокольчик, чтобы позвонить и вызвать сотрудников, — пусть Крабу вправят мозги. Но раньше, чем зазвенел колокольчик, зазвенел тяжелой трелью сам телефон. Следователь бросил колокольчик на стол и схватился за трубку. Лицо его вытянулось, осунулось и побледнело, из чего стало понятно, что говорит он с вышестоящим начальством.
— Так это… да… ага… м… так точно… понял… — говорил он отрывистыми короткими фразами, из чего было понятно, что его на другом конце провода даже не слушают.
Потом он положил трубку телефона, с ненавистью глянул на Краба, взял в руки свой медный колокольчик, позвонил и приказал прибывшим сотрудникам увести задержанного обратно в камеру. Краб вернулся на свои нары, но пролежал на них он недолго. Не прошло и десяти минут, как за ним снова пришли и опять повели его в кабинет следователя.
С плюгавым следователем за десять минут произошли кардинальные изменения, он выглядел не прилизанным, а, наоборот, стал растрепанным — жиденькие волосы его были взъерошены и стояли торчком, да и сам он был какой-то помятый и злой. Он перекладывал папки с одного края стола на другой, а когда Краб присел на стул, вперся в него на минуту взглядом холодных бесцветных глаз, посверлил ими маленько, а потом взял со стола одно из дел и открыл его.
— Ну, что, гражданин Карабузов, — сказал он сквозь зубы, — мы ваше дело рассмотрели, состава преступления в нем нет, поэтому дело мы закрываем. Извините за задержание.
И он с такой силой захлопнул папку, что Крабу показалось, будто его хлипкий стол сейчас развалится. Краб оказался на улице вне отделения милиции быстрее, чем даже мог ожидать. Ему вернули бумажник с паспортом и мобильный телефон. В бумажнике даже были на месте все деньги, правда не теми купюрами, которыми они были туда вложены. Он сошел с крыльца и увидел автомобиль Вени, а возле него и самого Веню, который, скрестив ноги и руки на груди, ждал его, но смотрел сурово, как начальник на провинившегося подчиненного. Краб подошел, поздоровался и сел в машину на заднее сиденье. За рулем сидел кабан, который любил безалкогольное пиво.