— С боевым крещением, Петруччо! — поздравил он Краба, обвернувшись. — Небось уже думал, что придется срок мотать да баланду жрать лет десять?
— Да, был грех, — ответил Краб.
— И сидел бы на хрен за колючкой на Колыме, — сказал Веня, садясь вперед, — если бы мы не вмешались.
— Взятку, что ли, следователю сунули? — поинтересовался Краб.
— Какую взятку? — надменно усмехнулся Веня. — Ты забыл, что ли, на кого работаешь? Ты на нас работаешь! А мы своих в беде не бросаем! Надавили на этого плюгавого следователя сверху, он и заторопился. А прапору бешеному, которому ты нос сломал, вообще самому теперь дело шьют. Мы бы раньше тебя забрали, да Яша Лепкин как увидел, что тебя бьют, в машину прыгнул, домой приехал, заперся на все замки и телефон отключил. Еле-еле его вычислили, узнали, что с тобой случилось, и сразу к Гомункулу. Так что теперь ты должник перед Гомункулом по гроб жизни. А с Яшей я поторопился, не тянет он на звеньевого — кишка тонка. Вот хороший был мужик Гоша Граммофон, толковый и расторопный, жаль, что хохлам продался.
— Да, так всегда, — согласился Краб, — когда одно пытаешься оттереть, другое обязательно запачкается.
— Ты тут не умничай! — сердито сказал Веня. — А объясни, какого хрена ты из-за сраного мобильника с бумажником драку затеял на рынке? Тебя зачем на рынок послали, а? Я вообще не пойму, ты же военный человек, представь — война кругом, ты в засаде сидишь, и вдруг тебе сорока на каску накакала. Ты что, вскочишь и за ней побежишь, чтобы ей хвост оторвать? Не-ет, не побежишь, и правильно, потому что у тебя другое задание есть. А ты из-за поганого мобильника все дело провалил. Блин, военный ведь, а ни хрена дисциплины нет.
— Так жалко ведь, дорогая вещь… — попытался оправдаться Краб.
— Чего тебе жалко — мобильника за четыреста баксов да паспорта, который мы тебе могли бы новый сделать? — спросил Веня. — Ты эти свои мелкопровинциальные замашки бросай, а то не сработаемся мы с тобой. Небось не жравши с утра? Поехали тогда в кабак, перекусим и поговорим заодно!
Кабан поднажал на газ, и через полчаса они уже приехали в ресторан, где Веня обычно завтракал. Разделись в гардеробе и втроем отправились за столик у стены, зарезервированный специально для Вени. Столик был покрыт безупречной белой скатертью, а в хрустальной вазе стояли цветы. Правда не живые, а искусственные. Вежливый администратор, встретивший их у входа, проводил гостей до столика и подозвал унылую официантку. Она приняла заказ и скрылась на кухне.
— Вообще, Петруччо, вопрос с Джавдетом все-таки решился, — сказал Веня, — Джавдет увидел в окно своего офиса твою драку с гопниками. Видел, как ты легко им руки ломал и челюсти крушил. Я когда тебя и Яшу искал, решил наведаться к Джавдету самолично. Думал — вдруг он со своими «слонами» вас обоих на рынке до смерти забил? Но когда стали разбираться с дракой, выяснять, по описанию я понял, что это ты мочил гопников. Я Джавдету сказал, что ты наш человек и что нашлю тебя на него, если будет выпендриваться и денег не отдаст, а ты ему голову открутишь и в задницу вставишь. Он натурально испугался, козел, сразу же деньги выложил. К тому времени и Яша Лепкин нашелся под кроватью у себя дома, и мы занялись твоим освобождением из ментовки.
Сказав это, Веня повернулся к администратору ресторана и подозвал его к себе. Тот подошел с достоинством, вытянулся в струнку и чуть наклонил голову, изображая из себя скульптуру: «Я весь внимание».
— Слышь, любезный, а что это за официантка мне незнакомая нас обслуживает сегодня? — поинтересовался Веня.
— Новенькая, из высшей школы барменов и официантов, — ответил довольный проявленным интересом администратор. — Что, понравилась вам?
— На вот, отнеси ей цветы на кухню, — сказал Веня, выдернув из вазы искусственный букет и протянув его администратору.
Администратор слегка поморщил нос, криво улыбнулся и сказал, пытаясь отшутиться от унизительного на его взгляд поручения:
— Так неживые же цветы…
— Ей как раз неживые в тему и будут, — ответил Веня, — она там на кухне уже померла и смердеть начала. Час назад у нас взяла заказ, и до сих пор ее нет, стремительной нашей.
Администратор тонкий намек на толстые обстоятельства сразу же понял и с букетом трусцой побежал в сторону кухни. Краб поинтересовался у Вени — что, мол, в Москве все менты такие — закрывают дела за взятку или под давлением сверху?
— Да не все, конечно, — ответил Веня, — есть упертые, которые как положено службу тащат, пытаются с системой бороться. Трудно им, потому что мало их. Тяжело быть белой вороной да жить на одну нищенскую ментовскую зарплату, вот все они и крутятся, как могут. И потом, их тоже можно понять. Опера бегают, следят, доказательства собирают, ночи не спят, а какой-нибудь хитро сделанный адвокат за бабки возьмет и выгородит того, кого они хотели за решетку засадить. Или присяжные — тупой курятник — это вообще для подсудимого просто сказка. Надавил на каждого, они и вынесли вердикт — невиновен. И чего ментам, скажи, задницу рвать, если они год работают, ловят какого-нибудь продавца героина с поличным, а прокурор, которому сверху шепнули, ему год условно дает. И скажи, чего ментам упираться?
Сказать Крабу было нечего, к тому же официантка уже принесла их заказ, а он ужасно проголодался за ночь, проведенную в камере, поэтому сразу приступил к еде.
После выступления на дне рождения олигарха Сметанина Алмазу с жуткого похмелья приснилось, что он вместе с американским певцом Элтоном Джоном, который аккомпанирует ему на рояле, выступает в Карнеги-холле и исполняет завораживающую балладу с чудесной мелодией. Зал неистовствовал, скандировал: «Алмаз, Алмаз! Мы тебя любим!», а Элтон Джон в это время за его спиной застенчиво улыбался, никем не узнанный, будто паршивый тапер из затрапезного кабака. Проснувшись от охватившего его счастья и гордости, Алмаз решил, что это видение ему послано свыше, как божий знак, вскочил с кровати, быстро впрыгнул в штаны и туфли, накинул рубашку и уже через сорок минут прибыл на студию на такси, сжимая в руке банку джин-тоника.
Но, к сожалению, пока он ехал по Москве, пока стоял в пробках, пока покупал у нерасторопной продавщицы джин-тоник, призрачная муза растаяла где-то в городском шуме и так больше не появилась. Как ни старался Алмаз вспомнить мелодию божественной песни, которую он исполнял под аккомпанемент великой «звезды», как ни пытался вспомнить слова, которые, чтобы не забыть, все время прокручивал в голове, — в ней было пусто, как в барабане, и только сильная головная боль пульсировала в висках. Нотной грамоты Алмаз не знал, потому записать мелодию не мог — он мог только напеть ее Святогору, а тот бы быстро все привел к надлежащему виду. Но не удалось — мелодия и слова вылетели из головы.
Удрученный Алмаз прибыл на студию, где Святогор делал в это время халтурку — сводил какие-то старые детские песенки с современным танцевальным ритмом, и рухнул на диван, жадно глотая джин-тоник из банки. Святогор взглянул на него, но говорить ничего не стал. Артист на то и артист, чтобы иногда нажираться и страдать похмельем. Звуки, которые неслись из колонок, больно били по ушам Алмаза, и он, сморщившись от головной боли, спросил:
— Чего это ты делаешь-то?
— Да вот, прилаживаю к старым детским песенкам барабаны, — ответил Святогор.
— То-то и видно, что приЛАЖиваешь, — сказал Алмаз, — потому что ЛАЖА получается…
— Ты еще не наострился, шутник? — появился в дверях хмурый Бальган. — Я-то думал, что вчерашний случай надолго отобьет у тебя охоту шутить.
Лицо продюсера тоже было помято после вчерашнего, но не так сильно, как у Алмаза. Святогор поинтересовался: что же случилось вчера? Бальган уныло усмехнулся и ответил: