– Ты кто?
– Врач-интерн. Акушер-гинеколог.
– Акушер?.. ХА!
Последнее берём в кавычки и… Теперь понятно?
А вторая (и последняя) она потому, что две акушерки – оптимальное для родильного зала количество. Авралы всё-таки не так часты. А призванные с этажей и приёмного третьи, четвёртые и пятые не так уж и опытны. Моего – личного авторского – опыта хватит ровно на две книги «про это». Ровно в двух моих книгах «про это» вам будет действительно весело, действительно грустно. Ровно две моих книги «про это» будут вам действительно полезны. Ровно две моих книги «про это» – это мой опыт, моя дань и моё спасибо. Более в этой теме мне места нет. Потому что единственное, чего следует избегать в любой работе – профанация и потеря квалификации. Писатель Соломатина благодарит всех читателей: женщин и мужчин, беременных, рожениц и родильниц, пилотов самолётов и машинистов электропоездов, оценивших её скромный вклад в «производственную медицинскую» тему. Особенно акушеров и акушерок – признание коллег было для меня очень важно. Во второй (и последний) раз я пройду вместе с вами лабиринтами своих воспоминаний; растревожу тоску по некоторым людям и дому – родильному дому в составе многопрофильной больницы, – его радостям и горестям, быту, уюту и неприглядности, коллегиальности и скандалёзности; и продемонстрирую тем, кому это необходимо, презентации своего опыта популяризации. И жанр моей второй и последней «Акушер-ХА!» будет таким же, как и жанр самой жизни, где правда и ложь, сплетаясь в тугой морской узел, неотделимы друг от друга, как беременная и её внутриутробное дитя.
Начну, как и положено начинать, с начала начал. Студенчества, интернатуры и больничных подвалов-переходов. А там – как пойдёт.
Акушер-ха! Вторая (и последняя)
Школьные годы чудесные
Зимние госы были жестокими. Государственный экзамен по анатомии – это, доложу я вам, не фунт водки. Логики в этой науке нет, а сулькусов и фораменов в человеческом организме понапихано, что тех кротов в неухоженных газонах. А уж про пирамидальные пути и прочую неврологию, о-о-о! Лучше вам не знать.
В общем, сдать нормальную анатомию сложно.
Анатомия. Анатомия и Нина. И студент по имени Саша.
Нина Николаевна ко временам моего студенчества хоть и была ещё железной леди, но уже достаточно ржавой и… Ну, сопромат он и есть сопромат, против времени не попрёшь. Помню чудный случай. Начало первой пары. Столы-столы-столы анатомки. Цинковые столы анатомки… За теми столами, где не лежат сосудистые или мышечные трупы, сидят студенты. Шумят. Или зубрят. Ждут преподавателей. Зал большой. Видимость отличная. Окна огромные. И тут в отверстые врата анатомического зала входит Нина Николаевна. Раком. Только не пятясь, а головой вперёд. Да так практически в коленно-локтевой и продолжает топать, сохраняя неизменно презрительное выражение лица хоть и бывшей, но все же первой леди Винницкой, а позже и Одесской областей.
Обычно леди Нина входила, горделиво неся свою голову, увенчанную чёрной бархоткой. Траурный ободок имел свою трагическую предысторию: в возрасте шести лет погиб второй внук, сын младшей дочери Нины Николаевны Козырь, доктора медицинских наук, прежде – заведующей, позже – профессора кафедры нормальной анатомии Одесского медицинского института. Внук погиб, потому как его мамке, которая в отличие от старшей правильной занудной сестры, больше любила пить, чем, собственно, жить, приспичило «по маленькому» во время разудалого пикника на обочине. И вместо того чтобы присесть тут же, в посадке, она решила пойти через дорогу. Через трассу. Она была очень сильно пьяна, и только так можно объяснить её внезапную стыдливость. Ибо в более-менее вменяемом состоянии она отнюдь не отличалась хорошими манерами и могла присесть пописать около облисполкома. В общем, обоих – и маленького мальчика, и молодую женщину – сбил грузовик. Сына-внука насмерть, а младшая дочурка Нины лишилась селезёнки, выздоровела и продолжила пить дальше.
Нина же с тех самых пор носила чёрную бархотку на русой тугой косе.
Это было лирическое отступление-пояснение. Рыданий и осуждений не надо. История быльём поросла, ягелем покрылась и снегом припорошена.
Вернёмся в анатомический зал одесского медина, в 1987 год. Бредёт Нина, согнутая под девяносто градусов и хоть бы слово кому. Все приумолкли в почтительном недоумении.