Выбрать главу

Ирина Василькова

АКУСТИКА ДАЛЬНЕГО ШТОРМА

* * *
Не твоя ли душа, птичкой кирпичногрудой из травы посвистывая, дразнит лукавым оком? Тяжелеет август, соседи гремят посудой, с кухонь дачных тянет горячим яблочным соком. Я плохой садовник, мама, — дичают твои аллеи, ветви путаются — загустенье и запустенье. Эту срезать и ту пора бы, да нет — жалею корявую, полумертвую — вдруг растенье весной очнется, свирепым нальется медом, набрякнет цветами, ягодами, нагонит сладость, оплетется пчел ликующим хороводом, а мне — и радость. Твоей бы решимости, мама, — секатор на изготовку, вырезать лишнее — все на золу сгодится! Но всех приголублю — дохлый укроп, морковку, а сад в упадке — даже яблоко не родится. Не смотри так пристально, кирпичногрудая птица, — крестиком на воротах свою оставляю метку, чтобы Тот, Кому садом земным придется распорядиться, пожалел меня, как жалеют сухую ветку.
* * *
1
В разветвленном пространстве живучек, хвощей, плющей не таким линейным видится ход вещей — эликсиром жизни, бьющим из глубины, их воздушные плети, ползучие корни полным-полны. Отгулял мороз, опалив ветки сухим огнем, — выжег розовые кусты, прихватил яблони, но и в нем не нашлось управы на мелкий и цепкий сброд — свищет шквал живой сквозь запущенный огород. Сорнячок никчемный, ничейный, сам себе голова — голубым накрапом тронутая трава, примитив, наив, простодушный пустой глазок — но насосы стеблей качают подземный сок, но канатные мышцы вьются, напряжены, — в них гудит и бесится жадный угар весны. Никакого профиту с цепкости этих жил — ни стручка, ни яблочка — один только чистый пыл, закругленная длительность, чудный круговорот, где на месте время стоит, не сбавляя ход, и цветочные стрелки выбрасывает на ходу…
2
Помнишь дурочку Герду в таком волшебном саду? Там вовне, за оградой, — сырость, старость, зима, а внутри — веселая флора, зеленая кутерьма. Нет, бежит на север, спасать дружка от холодных чар! Я же — вектор обратный, ибо мир так фатально стар, что слукавит запросто, любезно укажет путь, но не даст никому, никого, никуда вернуть… Пусть холодная плоть его тянет последний срок — расступись у ног, изумрудной крови поток, подхватите меня — барвинок, вьюнок, бобы, я приму ваш вызов, свирепый азарт борьбы нежных тел со временем, страстную наготу и в суглинки оврагов ползучей травой врасту.
* * *
Нырну, утону — и никаких оваций! — пробью поверхностное натяжение, уйду под воду и в иных измерениях буду запросто обживаться, по-свойски подмигивая любопытствующему народу. Верткие рыбы, желтые, как синицы, обступят меня, лупоглазые, — о’кей, ребятки! Глупые осьминоги скосят любезные лица ко мне — мерси, соседи, но я в порядке! Я в полном порядке — меня не достанет буря, я сольюсь с придонным песком и сосущим илом, я найду себя в новой плоти и в новой шкуре — не в том обличье унылом, в котором столько лет провела у моря, честно заслуженных радостей ожидая, — и уже не жду, а в новом лучусь просторе, змея подводная — новая, гибкая, молодая.
* * *

Татьяне Бек.

Этот нордический твой прищур, злой и прямой, как удар поддых, не соблазняет небесных дур, резвых цесарочек молодых. Но зазвучишь как эсхилов хор — странница с выпрямленной спиной — ты для природных своих сестер, честно приперченных сединой. Кудри и копья — стальной отлив, возраст свободы, лихая смесь. Из-под спартанских твоих олив ужас могучий гремит, как жесть. Шквалом озоновым вздернут пух — морок словесный, узор пустой, — и, замирая, ликую вслух над шлемоблещущей красотой.
Феодосия
Черные водоросли распластываются по дну, напряженно ловя акустику дальнего шторма. Барражирует ласточка, брюхом брея волну, на морскую прогулку решившись в поисках корма. Над вскипающей памятью туча встает стеной, обломки кораблекрушения за спиной, не взлетай, подруга, останься, побудь со мной — эти медные пряди заслоняют вспухающий горизонт. Наливается бурей великий Понт, ветер ломает хлипкий парижский зонт и слоится в листах тетради. Мураши песка, несомого воздухом, бегут по ногам. Смылись пляжники, дельфины ушли к другим берегам, даже чаячий истончился гам — и лишь мы с тобою, с жизнью, висящей на волоске, с недоправленной рукописью в рюкзаке, увязая в береговом песке, рвем вдоль прибоя. А над скопищем мифов, рифов, устричных банок, колючих звезд однозначным подарком, исчерпывающим ответом вдруг встает из воды тройной семицветный мост и в сетчатку бьет сумасшедшим спектральным светом.