Вдруг на безлюдном участке пути из придорожного оврага наперерез нам выдвинулось в походной колонне подразделения румын что-то около роты. Впереди шли три румынских офицера. У нас с Вавилкиным мелькнула одна и та же мысль: «Конец!» Развернуться обратно на сильно разбитой грунтовой дороге было трудно: глубоко прорезанная в грязи колея не позволяла это сделать сразу.
Но, к нашему изумлению, при виде грузовика румыны дружно подняли руки вверх и хором закричали:
— Плен, плен!
Один из офицеров подбежал к нам и на ломаном русском языке заявил, что он просит принять роту в плен. Сдаются они добровольно, так как не хотят умирать за фашистов.
Задерживаться мы не имели права, поскольку очень спешили. Показав румынам дорогу на переправу, мы продолжили свой путь, оглядываясь на толпу вооруженных солдат противника, из которых каждый мог, придя в себя, дать очередь по нашей полуторке. Когда они скрылись из виду, Вавилкин глубокомысленно заметил:
— Да, товарищ майор, по ордену сорвали мы с вами у себя с груди. Забрать бы у них оружие в машину, а их провести строем до переправы и сдать коменданту под расписку. Майор Никольский и рядовой Вавилкин пленили вдвоем целую роту румын. Об этом можно было бы и внукам рассказывать.
— Так рассказывай, кто же тебе запретит, — посоветовал я.
— Рассказывать все можно, да кто без доказательств поверит? — резонно ответил Вавилкин.
При подъезде к поселку все напоминало о только что закончившихся ожесточенных боях. Горы изуродованных трупов немцев, румын и наших воинов, множество сгоревших и подбитых немецких и наших танков, разбитых орудий, исковерканных автомашин, ящиков покрывали землю. Немцы для противотанковой обороны использовали 88-миллиметровые зенитные пушки, которые подкалиберными снарядами пробивали наши Т-34 насквозь. Поэтому потери в танках у нас были очень велики.
В Абганерово я доложил начальнику штаба 57-й армии полковнику Кузнецову, бывшему сотруднику разведотдела еще до войны, о приказе расформировать пункт. Он весьма сожалел о таком решении, но приказ Сталина не допускал задержки в исполнении даже при наступлении.
В разведотдел штаба фронта мы возвращались на двух полуторках, нагруженных ранеными и оперативным имуществом.
В Черном Яре уже знакомый нам комендант переправы категорически отказался погрузить наши машины на готовую к отправке баржу без разрешения дежурившего здесь представителя командующего фронтом.
Попросив задержать на несколько минут отправку, я подбежал к стоявшему на берегу не знакомому мне молодому генерал-майору, представился ему и доложил о выполнении приказа начальника штаба фронта. Не глядя на меня, генерал приказал немедленно разгрузить полуторки и направить их обратно в Абганерово в распоряжение начальника тыла 57-й армии. Мои доводы, что одна из машин походная радиостанция и поэтому демонтировать аппаратуру нельзя, а раненых оставлять без медицинской помощи бесчеловечно, ни к чему не привели - документы, подписанные начальником штаба фронта, по которым люди и грузы, следуемые со мной, проверке не подлежат, и специальный пропуск на внеочередную переправу ретивый администратор не стал смотреть. Да и вряд ли что-либо понял в них, поскольку еле держался на ногах от «усталости», вызванной не столько ратными делами, сколько изрядной порцией горячительного напитка.
Вернувшись к переправе, я обнаружил, что обе мои автомашины уже погружены на баржу, поскольку здравомыслящий комендант, уже ознакомившийся с моими документами, был уверен в том, что мне дадут разрешение. Не став его разубеждать, я бодро кивнул ему и прыгнул на медленно отходившее от берега плавсредство.
Когда шустрый катерок оттащил нас уже метров на четыреста, один из солдат комендантской охраны заметил:
— Кажись, нас догоняет генерал.
И действительно, за нами мчался на катере представитель командующего фронтом. Он стоял на корме в расстегнутом кожаном реглане и, похоже, внимательно всматривался в лица толпившихся на барже людей. Признаюсь, меня охватил страх куда больший, чем при немецких бомбежках и обстрелах. В такой ответственный момент генерал, облеченный несомненно, чрезвычайными полномочиями, мог за невыполнение приказания расстрелять на месте ослушника или в лучшем случае арестовать его и отдать под суд военного трибунала.