Столкнувшись с капиталистической действительностью, выпивая по субботам, беседуя сам с собою, Дронов иногда подвергал сомнению некоторые постулаты марксизма, они ему уже не казались столь абсолютными, как прежде. «Действительно, – думал Виктор, – если естественные науки: физика, математика опираются на общепризнанные неоспоримые аксиомы, то марксизм-ленинизм да и все общественные науки не имеют такой основы, поэтому не могут быть приняты без весомых доказательств».
Большое сомнение вызывала у Дронова когда-то очень любимая им формула Ленина о нравственности, высказанная им на III съезде комсомола в 1920 году. Виктор любил эту работу Ленина, его простые слова, обращенные к молодежи, призывающие ее учиться, овладевать знаниями, накопленными человечеством. Формула Ленина – нравственно все, что служит делу построения коммунистического общества, – казалась Дронову безупречной. Со временем стал смущать Виктора вопрос, а кто судья? Кто должен судить, служит это делу построения коммунизма или нет? «Здесь собака зарыта, – думал Виктор, – ведь если судьями станут самозванцы, они натворят таких дел. Формула Ленина превращается в формулу Раскольникова о вседозволенности. Из этой формулы пошли чекистские „тройки”».
Эту шведскую традицию – выпивать в одиночку и вести беседу с самим собой – Дронов возобновил и в Штатах. Вот и нынешним вечером Виктор приступил к подготовке ужина. На этот раз он делал все в какой-то спешке, без прежнего вдохновения, словно спешил поскорее сесть за стол, выпить и поговорить по душам в одиночку, разобраться в своих мыслях, проанализировать свою встречу с Людерсдорфом. Может быть, он спешил оправдать свои действия, понимая, что отступать уже некуда – позади пропасть, но тем не менее втайне надеясь найти еще какую-то спасительную соломинку.
Дронов выпил несколько рюмок водки, не закусывая, аппетита не было. Водка его совершенно не брала, ему даже показалось, что он пил воду. Закурил, мысли настойчиво возвращали его к беседе с Людерсдорфом.
«Может быть, последовать совету этого толстяка и бросить мою затею, – думал Дронов. – Нет, американец лукавит, разведчик просто не может, не имеет права так поступать, когда такая рыба сама попадает в сети. Вспомни себя, как радовался, как сердце трепетало в груди, когда Адамс предложил свои услуги. К черту эти мысли об отступлении, ты давно уже принял решение, нет дороги назад. Надо доказать всем этим слюнтяям, проходимцам, подонкам, что предатель не я, а они, они своими действиями давно встали на путь предательства, и чем выше стоят эти люди, тем больший вред наносят нашему государству. Волки в овечьих шкурах! Им ничего не стоит сбросить с себя эти шкуры и показать свои острые клыки. Еще неизвестно, как бы эти твари повели себя на войне. Я устрою им шабаш, пусть попляшут. Я не буду предавать Родину, истинные предатели те, кто сегодня растлевает общество, вся эта шайка, которая как пена всплыла после войны и заполнила все поры нашего общества. Я сделаю вам всем назло, покажу, кто умнее, мы еще посмотрим кто кого. Я воевал, не отсиживался в тылу, а где были они, которые стоят сейчас надо мной и командуют? Мне надоело быть зависимым от этих ничтожеств, ведь эти люди мне в подметки не годятся по способностям, по интеллекту, по знаниям, да и по делам. Здесь на Западе я бы, конечно, нашел лучшее применение своим способностям, хотя этот мир ненавижу, он только для сильных, здесь джунгли, где нет места для слабых…»
Виктор выпил уже всю бутылку, но водка его не брала, хотя ему хотелось сегодня напиться.
«Нет, – продолжал он рассуждать, – весь план я ему не отдам, слишком будет жирно, дам только часть, пусть закусят, а там посмотрим, как пойдут дела». Беседа с самим собой подходила к концу. Этого момента он боялся больше всего, потому что знал: сейчас начнет погружаться в такие глубины своего «Я», куда никого никогда не пускал и сам редко спускался так глубоко. Какой-то дьявол выпрыгнул как джинн из бутылки и прошептал ему в ухо: «Ну что ты ищешь себе оправдание, предатель ты и знаешь об этом, да боишься признаться». – «Да, да, предатель», – вторил другой голос в его сознании. «Ну и что, – огрызался Виктор. – Называйте меня предателем, если вам так хочется. Только вы сами не знаете, кого и что я предаю».