На участке с Лобковым носились как с писаной торбой: оперативники знали, кто его протеже, да и сам Роман не скрывал этого и щедро направо и налево раздавал подарки, привезенные из-за границы, укрепляя свой авторитет. Направленец сообщил Лобкову перед отъездом под большим секретом, как он выразился, что во время его отпуска военный атташе прислал из страны на него аттестацию, которую еще не показывали начальству. У Лобкова были с начальником натянутые отношения, которые иногда выливались в небольшие стычки и словесные перепалки. В немалой степени этому способствовало вызывающее поведение самого Романа. Непростые у него были отношения и с работниками резидентуры. Многие относились к нему внешне доброжелательно, зная о его связях, но за глаза недолюбливали, причисляя к разряду «блатных». В аттестации, которая в общем была положительная, были некоторые неприятные для Лобкова замечания. В частности, военный атташе писал, что помощник не отличается трудолюбием и выполняет работу без должной тщательности, малоинициативен и склонен к подхалимству. Много времени проводит в ненужных разговорах с сотрудниками посольства, решая свои личные дела. Роман, прочитав аттестацию, не стал ее визировать, назвав ее вымыслом человека, которому пора на пенсию. Военный атташе действительно был человек преклонного возраста и отличался прямолинейным бескомпромиссным характером. Он не стеснялся высказывать свои критические замечания в адрес высокого начальства, что далеко не всем нравилось.
Пятнадцатого сентября Лобковы прибыли в Мадрид из отпуска.
Военный атташе встретил его вопросом:
– Нажаловался на меня в Центре?
– Никому я ни на кого не жаловался, – ответил Лобков.
Он не знал, что по указанию начальства аттестация была возвращена в страну с рекомендацией ее исправить.
Как договорились, Роман оставил на квартире Элизабет короткую записку под дверью: «25.09, 20.00».
Лобков ехал на встречу с Людерсдорфом не без боязни и волнения. Он, как разведчик, понимал, какой опасности подвергал себя и свою семью. Став двойным агентом, Роман тщательно проверялся, страх заставлял его теперь опасаться и американцев и своих. А тут еще Валентина. Он избегал встреч с ней и как огня боялся, когда она бросала на него взгляд своих черных пронзительных глаз во время демонстрации фильмов в клубе.
Людерсдорф встретил его на квартире один. Широко улыбаясь, Кирилл протягивал Лобкову, как старому знакомому, свою огромную руку, приглашая к столу. Роман заметил, что стол был накрыт на двоих. Его ждали.
– Милости просим, – басил Кирилл, здороваясь. – Проходите, пожалуйста, присаживайтесь. Вижу по вашему загару, земляк, что не плохо отдохнули в России-матушке. Ох, когда же я туда выберусь, поклониться родной земле, не знаю, и выберусь ли когда. Ну, рассказывайте, как там, что нового? Где-нибудь на юге были, наверное, в санатории?
– Да, угадали, – отвечал Лобков. – Был на юге. Отдохнул не плохо. Почему вы меня называете земляк? Вы обещали рассказать.
– Верно, охотно расскажу, – начал Людерсдорф, бросив свое грузное тело в кресло так, что жалобно запищали пружины. – Дело в том, что вы, насколько мне известно, из Саратовской области, а мой покойный батюшка имел до революции в Саратовской губернии родовое имение. Так что мы с вами, получается, земляки, хотя я там никогда не был.
Постепенно разговор перешел к серьезным темам. Лобков подробно доложил о своих встречах с Быковым и Сидоренко, о юбилее у Марии Ивановны, подарках нужным людям, о перспективах дальнейшей работы после возвращения из-за рубежа. Людерсдорф внимательно слушал, изредка задавал уточняющие вопросы. Его особенно интересовала возможность устройства Лобкова после возвращения в Союз на Старой площади. Затем разговор зашел и о Спарелли. Роман сообщил Людерсдорфу, что возникли некоторые сомнения в достоверности переданной им информации и требовалась конкретизация отдельных моментов. Кирилл обещал уладить эти вопросы и сделать так, чтобы на следующей встрече Спарелли передал бы дополнительную уточняющую информацию.
В конце встречи Лобков поставил перед Людерсдорфом свои условия дальнейшего сотрудничества. В качестве основного фигурировало требование единовременно выплатить сто пятьдесят тысяч «зеленых». Опытный цэрэушник, по всей видимости, не ожидал такой прыти. Он долго задумчиво молчал, потом сказал, что ему нужно время на принятие такого серьезного решения.