Теперь, задним числом, я отчасти понимал Матиаса. Он потерял подругу и хотел сохранить ее образ в памяти. Ему было к чему стремиться — он хотел ясности. Но когда объявляется сам убийца с намерением использовать тебя для преодоления комплекса вины или уж не знаю чего еще, — это, пожалуй, слишком. Да еще рука об руку с прилежной дамой-психоаналитиком, воображающей себя умной и важной: как же, ей ведь, возможно, удастся обеспечить страдающему монстрику парочку спокойных ночей. Мне пришло в голову написать жалобу. Внутри снова все закипело.
Побывав в парикмахерской, на могиле отца и в кино, я заглянул в магазин за «Шпигелем» и кое-какими продуктами и только потом вернулся домой, чтобы подольше отсутствовать. Войдя в квартиру, я первым же делом стер запись на автоответчике, бросив, правда, сначала взгляд на окна Джун. В руках у нее были гантели. Она тренировалась. До самой последней секунды, уже включая компьютер, я все еще не был уверен, что хочу продолжить переписку.
Я щелкнул «мышкой», чтобы убрать с экрана заставку, и увидел в окне чата три сообщения от Джун.
Джун. Привет.
Джун. Привет?!
Джун. Тебя нет дома.
Не успев еще нормально сесть, я стал печатать: «Нужно было уйти. Прости. Непредвиденная помеха».
Ответ пришел мгновенно. Видимо, экран оставался в поле ее зрения.
Джун. Случилось что-то плохое?
Барри. Да.
Джун.?..
Барри. Не будем об этом. Слишком долго, слишком сложно, слишком грустно и слишком… не знаю что.
Джун. Тот вчерашний анекдот про блондинок — единственный. Честное слово. Я знаю только один анекдот.
Барри. Ничего страшного.
Джун. …сказал он голосом Джона Уэйна и почесал свою трехдневную щетину.
Барри. Эй, потише! Ты ищешь ссоры?
Джун. Разве я кого-то обидела?
Барри. Я нисколько не похож на Джона Уэйна.
Джун. Так я и думала. Иначе шутка не была бы столь действенной.
Барри. Шутка?
Джун. Ну да, а ты что подумал?
Барри. Я решил, это какая-то болтовня в духе псевдоэмансипации. Та, что приходит на ум, когда шарж на мужчину выглядит весьма плоско.
Джун. Ну вот мы и поссорились. Черт. Я правда не хотела. И написала это просто для смеха. Эдакое девичье подхихикивание. Неужели ты настолько чувствителен?
Барри. А другие не настолько?
Джун. Возможно. Хорошо, я поняла. Ну как, все в порядке, или мне встать на колени?
Барри. А ты можешь?
Джун. Конечно. Жаль, подниматься тяжело.
Барри. Извини. Похоже, я все еще в ярости. И вымещаю ее на тебе. Черт знает что. Я не хотел. Ты совершенно ни при чем. Просто подвернулась под ружье.
Джун. Под ружье?
Барри. Только не начинай опять про Джона Уэйна.
Джун. А я как раз собиралась. Хорошо, что остановил. Уверен, что не хочешь произнести надгробную речь своему горю?
Ну что за черт! Почему она выбрала именно эти слова — «надгробная речь»? Они подействовали как запах, мгновенно воскресив в памяти то, что казалось давно забытым. Я вновь ехал по кукурузному полю и внезапно увидел черную «хонду»…
«Пауза», — написал я и несколько минут неподвижно сидел за столом. Наконец пошел в ванную и принял душ. Потом отрезал кусок хлеба, съел его всухомятку, налил в бокал вина, снова сел за компьютер и написал: «Вернулся».
Джун. Я боялась, что обидела тебя. Все время делаю неверные шаги, поскольку не знаю правил.
Барри. Все в порядке. Почесав свою «трехдневную щетину», я говорю тебе: забудь!
Джун. Ты родился в Берлине?
Барри. Приехал сюда ребенком. А до того жил в Оснабрюкке. Здесь мы поселились, когда я ходил во второй класс. Раньше мой отец имел небольшую адвокатскую практику, работал менеджером на фарфоровом заводе. Только тогда их еще не называли менеджерами.
Джун. А как, управляющими?
Барри. На самом деле он занимался внешними связями. Но дела шли неважно, а тут отец как раз подвернулся представителю крупного концерна по гостиничному бизнесу, производству текстиля и алкоголя, и ему предложили новую должность. Ради этого он оставил адвокатскую практику и вместе со мной перебрался в Берлин.