— Тут что-то не так, — холодно произнесла она и не мигая уставилась на меня полным ненависти взглядом.
— Наконец-то ты права, — сказал я, с удивлением слыша себя как бы со стороны, и вдруг совершенно успокоился. Вот все и случилось. Я разом разрубил все узлы. Не принимая никаких решений. Не ведая, что творю. Не потому, что я этого хотел, а просто от ярости, внезапно вспыхнувшей во мне в ответ на это презрение, которое она слишком часто мне демонстрировала.
— Вот, значит, как, — с трудом проговорила она.
— Да, — подтвердил я.
Дальше события стали развиваться очень быстро. Микширование еще не было закончено, а Сибилла уже съехала к какой-то коллеге, забрав из квартиры все, что могло бы напомнить мне о ней. Одежду, книги, посуду, диски, скатерти, даже коробку с фотографиями, заменявшую нам альбомы. Она не оставила мне ни одной своей фотографии. Вырвала себя из нашего общего быта. Вернувшись домой следующей ночью, я увидел на кухонном столе ее ключ. Вот и конец. Одиннадцать лет.
Однако я чувствовал себя превосходно. Несмотря на то что меня шатало и подташнивало, или я вдруг мог грохнуться в обморок, — ведь я ничего не ел, пил только кофе и снова начал курить, — я знал совершенно точно: все было правильно, и лучше бы это случилось давным-давно. Я жалел Сибиллу, но был уверен: злость ее будет сильнее боли и смягчит удар своего рода удовлетворением от сознания собственной правоты.
Итак, в студии Шейри больше не появилась. Она уехала домой, не сказав ни слова. Я думал о том, что ей, наверное, стыдно передо мной и Карелом и она больше не захочет меня видеть. Но ведь она спасла меня. И я хотел сказать ей об этом.
У продюсера я раздобыл адрес Шейри. Оказалось, она живет неподалеку от Хайльбронна, в местечке под названием Виддерн, ее брат был музыкантом одной из популярных групп — таким образом она и попала в поле зрения продюсера.
— Вообще-то хорошо она поет только в душе, — вынес приговор продюсер.
— Она просто хорошо поет, — уточнил я. — Если захочет, сможет достичь очень многого.
Продюсер с сомнением покачал головой и возразил:
— Она ничего не хочет.
Теперь у меня было все, что нужно, даже номер телефона, и я собрался сейчас же идти к Карелу в контору, чтобы объявить ему, что следующую запись придется проводить без меня, но вдруг увидел, что он стоит рядом со мной и, растерянно качая головой, говорит:
— Подойди-ка на минутку. Сюда, к факсу.
Четыре дня спустя я уже не был совладельцем преуспевающей студии звукозаписи, хотя по-прежнему оставался управляющим, зато у меня появлялись приличные деньги на счете, а также акции купившей нас киностудии.
Когда бледный от возбуждения Карел сообщил мне об этом предложении, я тут же согласился. Уникальный шанс. Мы разом сбрасывали груз ответственности, оставаясь на высших менеджерских должностях при хорошей зарплате, и к тому же получали надежные акции. Теперь мы смело могли показать весело вздернутый вверх средний палец всем банкам, дурачившим нас на протяжении двенадцати лет.
Все переговоры я провел на автопилоте и примерно так же обошел нотариальные конторы, комитеты по регистрации сделок и банки — потому что все время думал о Шейри. Хотелось к ней поехать. Поговорить. Теперь все было по-другому. Я был свободен.
На стоянке перед фирмой проката машин стоял темно-зеленый «ягуар», который мне очень понравился, но я взял себя в руки и выбрал «мерседес». Я ведь ничего не знал о Шейри: она вполне могла воспринять «ягуар» как желание похвастаться.
— Могу я к тебе приехать? — спросил я ее по телефону и после недолгого колебания, повергшего меня в панику, услышал короткое «да».
Дверь покосившегося от ветра домика открыла пухленькая женщина с гладко зачесанными седыми волосами. Проходя через дверь, она пригнулась, хотя низкая дверь была все же выше ее.
— Вы из Берлина? Санди сейчас придет.
Ожидая Санди, мы разговорились с женщиной.
Аннергет, так звали мать Шейри, мне сразу понравилась. Я ей, видимо, тоже, поэтому мы смеялись, болтали и жевали бутерброды с редиской, запивая их белым вином, которое она налила мне в бокал, не спрашивая. Тут вернулась Шейри: сначала послышался шум мотоцикла, она подъехала к дому и еще с улицы крикнула:
— Мама! Барри!
Я вскочил со стула и в три прыжка оказался у двери.
Сняв шлем, она застенчиво и немного официально протянула мне руку, не поднимая глаз.