Выбрать главу

Вадика, впрочем, и этим не пронять. Только плечами пожимает да ухмыляется: то ли так в Светлане уверен, то ли считает, что ситуация действительно, как он говорит, под контролем (что это значит?). Вроде как и в институте все утрясется (хотя времени у него осталось чуть), и армия ему вовсе не грозит, и вообще…

А вот у них почему-то нет такого ощущения.

Короче, сплошные вопросы. Хорошо хоть известно, где он обретается – у Светы. А где сама Света? А сама Света либо в институте, либо на работе.

Родителям Вадика перед ней и, главное, перед ее родителями стыдно.

Ну что тут скажешь?

5

А ничего и не скажешь. Все ломают голову – и родители Вадика, и люди более дальние (родители Светы), хотя близость-дальность – все относительно. Даже и в пространстве теперь родители Светы ближе к Вадику, поскольку спят в соседней комнате и почти ежедневно неоднократно пересекаются с ним на кухне, в коридоре, возле мест общего пользования.

Если бы Вадик, валяясь на кровати в комнате Светы или сидя за чаем в кухне – с ней или с ее родителями, все равно, или, заскочив ненадолго домой, чтобы переодеться либо еще за чем-нибудь (только не за учебником), сам мог пролить свет на всю эту странную ситуацию, сам бы сказал что-нибудь внятное про свои планы, тогда, конечно бы, проще…

– Отец, – бодро так говорит, уверенно, – как отмахивается, – я сам разберусь.

Но ничего, ровным счетом ничего не делает для этого.

Родители даже начали беспокоиться о его душевном здоровье: не может же нормальный человек быть настолько беспечным и – как бы поточнее выразиться? –безответственным.

Нельзя же в самом деле считать объяснением, ну да, то самое, про буддистов.

6

Свете, похоже, жалко парня. Она пытается его расшевелить – в кино тащит, на дискотеку, в музей или в гости. А не тащила бы, так бы и сидел дома, на кровати валялся или пялился в «ящик».

Иногда она пытается заставить его заниматься, он соглашается: да, надо… Вытащит из-под кровати учебник, смахнет пыль рукавом, уляжется с ним. Четверти часа не пройдет, как он тихо похрапывает, лицо совсем детское, нижняя губа оттопырена, носом слегка посвистывает. Славное такое лицо, кожа нежная, как у ребенка, брови вразлет, – чистая ведь на самом деле душа, за что Света его, может, и полюбила. Точно малый ребенок – к мамкиной теплой груди прильнуть, не отрываться.

Если честно, то Света и чувствует себя иногда такой вот мамкой-нянькой. Нравится ей это? Не очень, хотя поначалу даже забавляло. Теперь же все сильней беспокоит. Родители опять же донимают: парень-то что себе думает?

Собственно, на этом можно и точку поставить. Верней, многоточие.

Или же вот так –

Дремлет наш герой, вольготно раскинувшись на кровати (а может, и в кресле, там же, у Светланы), и грезится ему вот что:

…Утро великолепное; в воздухе прохладно; солнце еще не высоко. От дома, от деревьев, и от голубятни, и от галереи – от всего побежали далеко длинные тени. В саду и на дворе образовались прохладные уголки, манящие к задумчивости и сну. Только вдали поле с рожью точно горит огнем да речка так блестит и сверкает на солнце, что глазам больно.

– Отчего это, няня, тут темно, а там светло, а ужо будет и там светло? – спрашивает ребенок.

– Оттого, батюшка, что солнце идет навстречу месяцу и не видит его, так и хмурится; а ужо завидит издали, так и просветлеет.

Задумывается ребенок и все смотрит вокруг…

Проводы

Они смотрели на него из окна четвертого этажа и махали руками. Мальчик стоял коленями на подоконнике, а мать поддерживала рукой щупленькое тельце, и оба махали вслед удаляющемуся по двору отцу. Вот он приблизился к арке, остановился на минуту, полуобернулся к ним в последний раз, рука его несколько раз ответно рассекла воздух. Еще через мгновение арка поглотила его.

Мальчик расстроился, в голосе появилась плаксивость. «А когда папа вернется?» – спросил.

«Скоро, скоро вернется», – мать прижала его к себе, а потом помогла спрыгнуть с подоконника.

Откуда Игорь знал, что отец тогда уезжал именно в Смоленск, а не куда-нибудь еще? Скорей всего, просто память сохранила это прощание, одно из многих (отец часто ездил в командировки, так, во всяком случае, назывались его не очень долгие – долгие, долгие! – отлучки.

Как только намечалась очередная командировка, появлялся небольшой кожаный, чуть потертый по краям коричневый чемоданчик, куда отец клал бритву, помазок, зубную щетку, полотенце, еще что-то, аккуратно завернутое в белую бумагу и перевязанное узкой цветной ленточкой.

Чемоданчик был сигналом скорого отъезда отца, то есть предстоящей ему командировки, и в чемоданчике же к Игорю приезжали оттуда, из неведомых далей (из Смоленска), сувениры – солдатики, автомобильчики, шоколадки… И не то чтобы он так уж ждал подарков (ждал), но все равно же интересно: а вдруг что-нибудь неожиданное?