Язык Адриана несколько раз нервно ударился о нёбо. Черт. Почему он вспомнил об этом именно сейчас, увидев этот халат? Почему-то ему стало и совестно, ко всему прочему… Если бы Маринетт попросила его об этом, он бы на следующей же день по приезду накупил ей местных фруктов, меда, безделушек, традиционных нарядов. Если бы он любил Хлою, он бы не выбросил ее просьбу из головы ни на миг, что прибывал в зоне, в которой мог бы купить ей что-нибудь из этого государства.
Хлоя тем временем продолжала, и не думая замечать, как мелко дрожит веко парня, и как мечется он, словно маленький кораблик на огромных волнах:
— Успокойся, Адриан, если бы я хотела тебя разоблачить или точила бы зуб на русалок, то десятки желчных постов уже вовсю украшали бы мой телеграм-канал и истории в инсте. Обижает меня только то, что ты явно не доверяешь мне, раз думаешь, что я способна на такую пакость. Но я знаю, что ты мог бы сделать для меня, чтобы мы забыли об этом недоразумении.
Всю эту минуту Адриан не сводил взгляда с плеча Хлои, с которого медленно, но верно, сползал халат. Наконец, тонкая ткань чуть не упала, но парень ринулся, будто только этого и ждал, и попридержал за рукав. Расправив халат, он надел его на Хлою, которая и не сопротивлялась, лишь внимательно смотрела за махинациями юноши, пока он нагнулся, завязывая ее пояс.
— Ты привез мне… — этот робкий, почти что пристыженный голосок не мог принадлежать стервозной Хлое Буржуа. — Помнишь?
Наконец, Адриан потрепал девушку по плечу, как ни в чем не бывало и присел в кресло, рассеяно кивая на ее вопрос:
— Да. Из Вьетнама.
— А знаешь… ведь на самом деле ты меня никогда не любил.
Она заметила это как бы между прочим, будто какую-то незначительную деталь, но ох как Адриан знал этот тон — показушное равнодушие. Она не меняется. Он не меняется. Не меняется ничто, кроме чувств Адриана: он так взволнован, до предела, наверное, хотя и не подаёт виду, но его ладони вжимаются в подлокотники кресла.
— Ну и что же? — спрашивает он с утробностью мертвеца. Хлоя вздрагивает, а потом, заметив напряжение Адриана, хитро щурится, и накрывает его кулак своей маленькой ладошкой.
— Дай мне Маринетт. — О, как двусмысленно это прозвучало! Девушка поспешила оправдаться, напоровшись, как на острый выступ, изумлённый взгляд малахитовых озёр Адриана: — В смысле, оставь нас наедине. Я хочу поговорить с ней. О нашем, о девичьем.
Хлоя водила подушечками пальцев по значительно побелевшим от внутреннего напряжения костяшкам Адриана, и он чуть расслабился под этим напором нежности, но не потерял бдительность. Дешёвые манипуляции. Как же это в характере Хлои. Маленькая интриганка.
Адриан подумал о Маринетт. Ей вряд ли понравится такой расклад событий. Она умирает от усталости, и сомнительные девичьи расспросы Хлои не послужат хорошим лекарством.
Адриан сбросил ручку Буржуа, все так же, не разжимая кулака; резко, как если бы температура ее тела превышала сорок градусов. В каком-то смысле вести диалоги с Хлоей — это все равно, что танцевать на раскаленных углях. Огонь подвластен ветру. Подует чуть — пламя усилится, дунет сильнее — пламя потухнет.
Так же и с Хлоей. Дуновение ветра и его силу не предугадать.
— Я не хочу принимать решения за неё и отдавать её тебе как вещь. Пусть она сама выберет, говорить ей с тобой или нет. И не вздумай ее запугивать.
Последнюю фразу он произнес, установив с собеседницей прямой зрительный контакт и, кажется, даже не моргая. В горле девушки забилась птица и она с трудом сглотнула слюну.
— Что ты? Какие запугивания? Я же само очарование. — Она потянула себя за румяные и по-детски пухлые щёчки, намекая, что она тут главная милашка и постаралась непринужденно рассмеяться, но смех ее все равно вышел каким-то натянутым и вымученным. — А ты снова меня обижаешь, Адрикинс. Очевидно, у тебя такой талант.
— Хлоя, — Адриан поднялся с кресла, параллельно отряхивая рукав пиджака, как если бы он действительно чем-то запачкался, — я ведь могу рассчитывать на твое молчание?
Голубые глаза по-лисиному хитро сверкнули в темноте. Она склонила голову вбок, рассматривая Адриана с нового ракурса.
— Как знать, — неопределенное пожимание плечами, которое не устраивает Адриана и действует, как свежие дрова, подброшенные в камин — его подозрения вспыхивают новым жаром. — Посмотрим, как ты будешь вести себя, Адриан. Обстоятельства порой складываются таким странным образом!
— Не играй со мной, — хмуро предупредил парень, подойдя к ней на опасное расстояние, накрыв
с головой ароматом дорогого парфюма, которым надушился специального для этого свидания с русалкой.
Хлоя не побрезговала сделать на этом акцент:
— Ух, как надушился! Это для хвостатой красотки? — она лукаво улыбнулась, но лицо парня осталось ровным. Тогда Хлоя продолжила: — Кто сказал, что я играю? Быть может, я единственная здесь, кто не ведёт двойных игр.
Агрест и не представлял, какой подтекст Хлоя вложила в последнии слова, но ему отчего-то сделалось дурно. Пока он торчит с ней, бесплодно пытаясь воззвать к ее совести, Маринетт совсем одна, в незнакомом мире, грубо говоря. Ему не стоило оставлять ее одну даже ради собственного спокойствия.
Он вернулся на кухню и с удивлением обнаружил себя в крепких объятиях. Маринетт бормотала что-то несвязное, какие-то пафосные, но идущие от чистого сердца слова и признания, и они настолько выбили его из колеи, что он и не знал, что предпринимать.
Он просто обнимал ее ответ, целовал и чувствовал горячие слезы на вороте своей рубашке и радовался этому моменту. Он ощущал ответственность за нее. Это знакомое чувство, ведь после смерти матери и явным нежеланием отца воспитывать своих детей, он принялся помогать младшему братишке с уроками, учить его самообороне и игре в баскетбол. Но ответственность за Маринетт — это другое.
Он пока не знает, хорошо это или плохо, но если это тепло в груди — вознаграждение, то он, должно быть, согласен на все.
Хорошее, как и плохое, не длится вечно. Адриан не помнит, как Хлоя бесшумно оказалась за его спиной и размеренно аплодировала. Помнил лишь — резкий полуоборот в сторону девушки. Он всё ещё приобнимал Маринетт, хмуро глядя на нарушительницу покоя из-под низко опущенных бровей. Тревога воробьем билась в горле.
Хотелось найти предлог — пусть даже самый безобидный — для стычки. Возмутиться, потребовать забрать свои слова касательно разговора с русалкой назад. Разговор не жизненно необходим; его следует перенести на утро, ибо Маринетт требуется отдых.
Но потом Адриан сообразил — сообразил и вздрогнул, и прикусил внутреннюю сторону щеки, от осознания, что у девушки перед ним есть на него компромат. Если она нажалуется на него, русалку, быть может, отнимут у него, как будто она вещь и ей можно распоряжаться. И не можно, а даже нужно. Ведь что толку копить побрякушки, коль им нет применения?
К тому же, парни, что приносят еду Маринетт и накрывают аквариум чехлом в полнолуние. У них нет причин врать из-за него, да и в коридоре камеры не просто так установлены.
О, тысяча чертей! Как полезно же иной раз думать!
Камеры видеонаблюдения. Агрест забыл про них совершенно. Прав тот, кто думает головой, а не сердцем, не правда ль? Адриан, открыв русалку непосредственно в новом для себя свете, мыслил лишь душою, лишь пламенным жаром страстей, овладевшим им, точно Аид Персефоной.
Ах, как можно забыть о столь важной детали? Впрочем, ладно, это все пустое: в данный момент рот Буржуйки растягивается в фальшивой улыбке. Ждёт ответа; ждёт, что Адриан объявит Маринетт о ее намерении, а коль промолчит — она атакует первая, он угадывает это незамысловатое намерение в каждом ее движении.
Парень на выдохе выпускает русалку из крепких объятий, но загораживает ее, словно Хлоя напасть может, и упорно молчит.
А когда блонди сгинает локоть и собирается разжать ладонь, как обычно делают люди, имеющие чрезвычайную охоту говорить и сопровождать свою речь открытыми и показательно доброжелательными жестами, Адриан, наконец, решается: