Маринетт с разбегу плюхнулась на кровать Адриана — упала лицом в подушку. Всё-таки она ни о чем не жалела.
***
Адриан — бочка с порохом. На первый взгляд безобиден, а ты подожжи — и он подымет на воздух целый дом чудовищным взрывом, усыпав землю ничтожными обломками.
Сейчас лицо Адриана не выражало ничего; он походил на человека в спокойном, уравновешенном здравии.
Парень накрыл рукой дверную ручку, погладил ее, не решаясь войти, и уже было надавил, чтобы отпереть, но остановился тотчас, когда заметил за собой непроизвольное дёрганье левого глаза. Он осторожно, стараясь не создавать лишнего шума, убрал ладонь и, обранив порывистый стон, присел на корты. Схватился за виски.
Блин-блин-блин… Нервы совершенно ни к черту.
В каком состоянии должен быть человек, чтобы у него дёргался глаз? За Адрианом ранее такого не наблюдалось.
Мысленно досчитав до десяти, Агрест резко поднялся и без всякого соблюдения приличий распахнул дверь, захлопнул и упал на диван, расслабленно откинув ноги на стоящий напротив стеклянный столик.
Невозможно добровольно надеть на себя ошейник, вкусив сладкий, сочный плод свободы. Адриан познал опьяняющую свободу. И он не собирался вновь вверять ее своему мучителю.
Надоело потакать, не переступать черту бесконечных запретов, быть едва ли не псом на привязи. Хотелось дерзить, хамить, злить отца, как в последний раз. Даже если это ему дорого обойдется.
Его состояние сейчас — это спичка, выброшенная неподалеку с порохом. Пока что все гладко, но его внутренний зверь жаждет малейшего повода напасть. Слишком резкое движение добычи — хищник бросается на нее с обнаженными клыками. Габриэль повышает тон — спичка перекатывается к бочке и — ба-бах! — разносится шумной взрыв.
— Ну надо же, явился, — невесело заметил Габриэль, скептически оглядев сына из-под низко посаженных бровей. — Почтил своим присутствием.
Волосы отца давно прорезала седина, но некоторые пряди всё ещё оставались пшеничными, как воспоминание о цвете былой молодости. Но и они, кажется, скоро побелеют, как первый снег — наверняка похождения Адриана доставили отцу немало лишних переживаний.
На миг Адриана даже охватил стыд! Но после он припомнил все: бессмысленные запреты отца, тотальный контроль, ограничение свободы даже в таких, казалось бы, интимных вещах, как выбор друзей, увлечений и девушки.
Стыда не стало — он испарился с приходом неприятных воспоминаний.
— Собственной персоной.
— Не смей дерзить мне, — сухо отрезал мсье Агрест, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено. — Ты и так уже разочаровал меня своим поведением.
Ба-бах!
— Разочаровал, говоришь?! — слова булькали в горле, выпрыгивали изо рта. Парень давился ими, задыхался, но продолжал говорить. — О, Господи, не могу поверить! Да что ты, черт тебя побери, такое несёшь?! Не стыдно? Странно. Я всю жизнь соблюдал твою гребаные, ненормальные, нездоровые правила, угождал тебе, учился на отлично, соблюдал все твои дурацкие требования и совершенно уебанские закидоны, и, тем не менее, ты всегда оставался мною недоволен. Вспоминаю все прошедшее и спрашиваю себя: «А когда ты меня вообще хвалил?» — и знаешь что: не могу припомнить ничего такого! Потому что этого просто не было.
От агрессивного возбуждения он даже вскочил с уютного дивана и, подойдя к отцовскому столу, упёрся в него ладонями. Тяжело дышал.
Окончив свою бравую речь, он, кажется, выплеснул зло, копившиеся в нем годами, и более-менее успокоился. Продолжил уже спокойным, но охрипшим голосом:
— Помню, в шестнадцать лет, когда ещё была жива мама, мы обсуждали мое будущее. Я надеялся, что по достижению совершеннолетия покину родительское гнёздышко и буду снимать квартиру где-нибудь неподалеку от учебы; сначала на свои накопленные средства, а потом из выручки от подработки. Хотелось самостоятельности. Но ты наотрез отказывался меня отпускать, и упорно продолжаешь настаивать на своем до сих пор. Какого хрена, отец?!
— Потому что ты элементарно не готов к самостоятельности. Вырвался птенец на волю — и посмотри, что ты устроил, — Голос главы семьи, как всегда, оставался глубоким, отчётливым и холодным, но было что-то ещё — да, кажется, это вселенская усталость. Он так же в свою очередь встал и бросил сыну в руки планшет. Тот ловко поймал его и, пролистав открытую страницу, укусил нижнюю губу. — Ты был замечен на митинге, который сам же спровоцировал, но до этого отказывался давать хоть какие-то комментарии касательно этого — стоит отдать должное, за это хвалю, рад, наконец?! Мало того, оставил на дороге свой автомобиль, чем вызвал ещё более затруднительное движение, и вишенка на торте — скрыл от меня тот факт, что твоя русалка, оказывается, может превращаться в человека не только в полнолуние. Более того, ты поощряешь ее превращения. Да и у нее оказывается, есть интеллект, и благодаря играм с Феликсом она выучила французский язык. Ты все ещё хочешь уверить меня в том, что ты достоин свободы? Настоящая свобода невозможна без ограничений. Без рамок приличий, этикета, морали мы превратимся в бездумный скот. Я даю тебе ровно столько свободы, сколько тебе нужно, чтобы не снесло крышу от чувства вседозволенности и власти.
У тебя нет чувства долга перед своей семьёй: нет чувства долга передо мной и Феликсом. Ты носишь известную фамилию, так будь же добр не опозорить ее. Потому что твои действия сказываются не только на тебе, но и на мне, твоём младшем брате и матери, наконец.
Адриан был шокирован услышанным. Обезоружен. Впервые он глянул на отца и увидел не злого деспота и тирана, а человека. Человека, который работает на износ ради финансового обеспечения своих детей, чтобы дать им достойное и образование и в будущем у них не сосало под ложечкой из-за того, что они голодали несколько дней. Адриан знал, что отец — выходец из бедной семьи, но предпочитал не искать своему «мучителю-садисту-абьюзеру» оправданий.
Как оказалось, зря. Прошлое — это не оправдание, а неоспоримый факт из биографии. Показатель того, через что прошел человек, чтобы достигнуть таких высот. Адриан смотрел на отца во все глаза и не мог налюбоваться. Впервые, наверное, он увидел его в новом свете: с опухшими глазами, мешками под ними, с небритой щетиной, растрёпанными волосами, измученным переживаниями высоким лбом с многочисленными морщинами.
Как ограничен, как недалек был Адриан все это время, видя лишь одну сторону отцовской личности.
Да, для того, чтобы обеспечить детям независимое будущее в одной сфере, приходится быть жёстким и идти на жертвы. Положим, эта жертва — хорошие отношения с детьми. Зато они не будут голодать.
У монеты всегда две стороны: идеально балансировать между двух граней способны только титаны. Габриэль Агрест — не титан. Он обычный человек. Осознание того, что все мы люди, грешные, с недостатками, с уймой несовершенств и плохих привычек — это первый шаг на путь к просветлению. Шаг так или иначе должен быть сделан. Не важно через какие страдания — уважения заслуживает лишь тот, кто сделал шаг. Оставшиеся позади — неудачники.
Адриан сделал шаг. И его мир никогда не будет прежним. Слова лишние; к чему Адриану раскаиваться, молить о прощении и оправдываться как ничтожество, когда сказанного не воротишь? Парень вышел из комнаты чуть более лучшей версией себя, чем до того, как он зашёл в эту комнату.
Отец не стал его задерживать. Молча опустился в кресло и плеснул в стакан бренди.
***
Адриан был настолько потрясен, что даже забыл о своих планах. У него сломался стереотип. Он жил одним убеждением, но это убеждение оказалось ложью — вернее, той немногой частью от полноценной личности Габриэля Агреста.
Так еретик, познавший единого бога, на костре стонет и шевелится, когда первые языки пламени лижут его ноги… И ведь ничего уже не поделать — он уверовал в Господа слишком поздно. Он уже погибает. Но погибает истинным христианином, покаявшемся и сознавшемся во всех своих грехах. Есть покаяние — есть прощение. Без покаяния нет смирения. Замкнутый круг.