— Постой, — прервал он, понизив голос.
Схватив девушку за подбородок, он вынудил ее посмотреть на себя… и, боже милостивый, чертовски насторожился. Ее глаза бегали, в них буквально горели искорки, тлели уголки, взрывались фейерверки — или все вместе взятое! Словом, она совершенно точно была чем-то взбудоражена. Адриан обеспокоенно приложил ладонь к ее лбу. Вдруг, у нее температура, как и после первого превращения в человека спустя почти год?
— Что с тобой? Не хочешь мне ничего рассказать?
— Нет, — зрачки Маринетт расширились до пугающих размеров. — Или да. Но позже, ладно? Когда буду готова.
— Как скажешь, — все тем же низким, бдительным тоном промолвил он, погладив девушку по плечу — на ее коже тут же выступили мурашки. — Но ты сказала, «давай спать»? Разве мне не следует принести лестницу, чтобы…
— Чш-ш, — она заговорчиски приложила палец к его губам, — просто верь мне и ни о чем не беспокойся. Веришь?
Адриан рассеяно кивнул. Он хотел бы верить, но… ладно, неважно, что это за «но». Перед ним — Маринетт. Та самая русалка, которая делила с ним пристанище целый год, на которую он не обращал внимания, которой помог, с которой ощутил небывалое родство душ. И сейчас она просит довериться ему. И он сделает это ради нее.
И, склонившись к русалке, Адриан запечатлел на ее лоб чистый, спокойный поцелуй. Улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо. Это и было ответом. На том и решили лечь спать.
Глубокая ночь. Все живое дремлет, Париж утопает во тьме, а Адриану не спится. Он проснулся пять минут и до сих пор не мог заснуть. Усиленно пытался считать овечек на лугу, перебирать былое, не думать ни о чем, усиленно искал удобное положение, прислушивался к мирному сопению Маринетт, но так и не смог отключиться.
Черт. Видимо, Морфей насильно вытолкал его из своего царства и не желал впускать, пока он не совершит какой-то обряд.
«Ладно, — Адриан сдался. — Буду играть по правилам».
Он раздраженно отбросил одеяло, сел, свесил ноги с кровати и, нащупав тапочки, нырнул в них. Зевнул и, надел серые трико, висевшие на стуле. Дремота всё ещё окутывала тело, каждую клеточку. Отвратительное дело: тело умоляло об отдыхе и продолжении сна, а мозг напрочь отторгал сон — голова гудела об беспокойств, тревог, впечатлений. Слишком уж насыщенный день выдался. Аж тошно.
Парень потянулся и, скользнув змейкой-взглядом по спящей Маринетт, не без подкосившего его удивления заметил — хвоста до сих пор нет.
Для убедительности он положил ладонь в то место, где под одеялом предположительно должны находится ее колени… и, о черт, оттуда действительно выпирали коленные чашечки.
Адриану сделалось сухо во рту. Он приложил руку к взмокшему лбу, выравнял дыхание и прислушался к стуку сердца — неспокойному и бойкому.
О, боже… Крышу снесло. Они поговорит об этом утром, да, утром…
А сейчас Адриан нуждается в глотке воды, как Булгаков в морфие, поэтому он немедленно отправился вниз, в столовую, за долгожданным стаканом. Проходя мимо столика в комнате, он не без сожаления отметил — в таком случае следует оставлять здесь кувшин с водой или стаканами, чтобы не пришлось спускаться вниз.
Для сонного человека это сравнимо с пыткой Ада.
«02:06» — высвечивались на электронных часах. Адриан кисло улыбнулся. Примерно в это время Хлоя застукала их с Маринетт за ужином — он помнил.
Спуск по лестнице дался на удивление легко. Его нога не подвернулась и он не зазевался, как это было однажды, в тринадцатилетнем возрасте. Он тогда свалился с предпоследней ступеньки и смачно ударился рукой — слава богу, успел ее подставить, иначе это могло бы быть лицо.
Агрест невесело оскалился. Самые странные воспоминания на закромах души просыпаются ночью. Волшебное время. Чуткое время.
Вдруг — остановился. Замерло дыхание внутри, ядовитой дымкой затянуло сознание. Кажется, одно неверное движение может ее спугнуть.
Свет в кухне включен и на ней орудует Хлоя. Она, словно сказочная нимфа, тянется на носочки за стаканом воды.
Очевидно, ей тоже не спится.
Не спится. Хлое Буржуа не спится…
Каждый импульс в теле Адриана дернулся. Перед глазами встало раскрашенное полотно. Конечно! Ха-ха.
Адриан понял. Все сходится: пазлы сложились в целостную картинку. Он был окрылён любовью к Маринетт настолько, что потерял бдительность и предусмотрительность.
Вот где корень всех бед, проблем и несчастий — в неосторожной любви к Маринетт. Это чувство к русалке настолько вскружило ему голову, что он забыл все, что знал до этого.
Хлоя страдает бессонницей и, следовательно, нередко встаёт с периода от часа ночи до трёх, чтобы выпить стакан воды, потому что пока она не попьет, не сможет заснуть. Адриан упустил это. На митингах часто случаются несчастья и известным личностям там настоятельно не рекомендуется находиться — Адриан даже не подумал об этом.
Изумительно, ха-ха! Да что с ним такое? Он сам не свой!..
Это не любовь — это страсть. А страсть — отрава.
Адриан выжигает дыру в Хлое, но продолжает смотреть. Ему так и не удалось с ней поговорить. Она предала его, предала! Непростительно!
Даже Натали Сёнкер — та самая секретарша отца, верная ему до гробовой доски — не раскрыла Адриана перед Габриэлем, не выдала их с русалкой страшную тайну, а Хлоя!
Хлоя, которой он рассказывал странные, глупые, безумные вещи, которыми не решился бы более поделиться ни с кем. Хлоя, которая экспериментировала над его прической. Хлоя, с которой он смеялся, разделял радость и грусть; которая поддерживала его после очередной ссорой с отцом; с которой они держались за руки и вместе ели мороженое; с которой пробовали что-то новое и увлекательное.
Терпеть это просто немыслимо. Эта горечь, это терпкое послевкусие недоговоренности на кончике языка сведёт его с ума, если он немедленно не поговорит с ней. О, а ведь послевкусие решает все! К черту воду, к черту сон, к черту все.
Хлоя допила — Адриан слышал, как громко она поставила стакан на столешницу, а сама, поправив халат — о боги, тот самый халат из Вьетнама! — направилась к лестнице.
Адриан прижался оголенной спиной к холодной стене и притих. Краем глаза он заметил ее изящный стан возле себя и, повинуемый каким-то диким, необузданным инстинктом, притянул ее к себе и прижал к стене.
Он заглянул в ее бессовестные, голубые, удивление глаза, и в нем проснулась заснувшая ярость.
— Адриан? — ее губы чуть приоткрылись, а его имя хрипнуло у нее во рту почти что как стон. — Что ты…
Адриан яростно впился в нее глазами. Смотрел в эти знакомые черты, вылизывал это лицо, запоминал каждый изгиб, желая запомнить ее такой, какая она есть в эту минуту — потерянная, взъерошенная, усталая, а не такой какой она сделается в следующий миг.
— Почему? — спросил Адриан, и голос его твердел, как сталь, как взгляд.
Хлоя, сразу сообразив, чего он от нее хочет услышать, ответ на какой вопрос, захохотала. Ее чистый, ехидный, невесёлый смех резал по слуху Адриана хуже всякой насмешки.
— Почему, Хлоя, почему?! — повторил он с нажимом, и в омуте его малахитовых озёр плескалась вулканическая обида, кристальное разочарование.
— Этот вопрос задай себе, не мне, — она сильным движением толкнула его в сторону и, разгладив складки ночнушки, гордо вскинула подбородок. Его вызов она встречала с воинственной полуулыбкой. Приступ смеха ушел, и теперь она смотрела серьезно, даже строго. — Ты с самого начала знал, какая я. Я не скрывала от тебя своей темной стороны.
— Я хотел верить тебе, в твою искренность, в уважение к нашему прошлому и всему, что было между нами.
Какая жалость! Когда он был спокоен и желал говорить с ней — ему это не удалось, а сейчас, когда она стоит перед ним, он взбешён. Кулаки сжимаются и разжимаются, на миг в уголке сознание шевелится преступная мысль — а может, ударить ее? — но тут же млекнет, он же не животное какое-то, чтобы поднимать руку на девушку, какие бы желчи не капали с ее языка — она все ещё не оскорбила ни его, ни Маринетт, ни что-либо другое.