Быть может, если ее слова имеют над ними такую силу, то какая-то часть его — пусть он того ещё и не сознал — согласна с ней? Это оттеснило злость. Адриан куснул внутреннюю сторону щеки, оттянул кожицу, успокаиваясь почти окончательно. Теперь ему было даже жаль.
— Хотел верить, — передразнила блонди с горечью. — Мне тоже, знаешь ли, хотелось верить в твое благоразумие, в то, что у тебя есть своя голова на плечах. Но нет! Не продержался ты долго — стоило папочке надавить чуть сильнее, и ты сдался. Слабак. Ничтожество.
Она говорила так, словно плевала болью, кровью, ненавистью. Даже корпус ее выгибался так, словно она собиралась подойти ближе и плюнуть Адриана в лицо, но даже если и хотела, то недюжинное самообладание ее останавливало.
Сердце Адриана ёкнуло. Так вот оно что. Его расставание уязвило ее гораздо больше, чем она показывала; гораздо больше, чем сам бы Адриан того хотел.
Ее сильно, до скрежета в зубах задело, что частично этому способствовал отец. Он использовал ее, положение ее отца, как ему заблагорассудится, а она не хотела быть игрушкой в чьих-то руках.
Адриан протянул руку. Ему хотелось потрепать ее по макушке, как он делал когда-то, но было поздно.
— Я сожалею.
— Сожалеешь? Серьезно?! — Буржуа истерически взвизгнула и шарахнулась от Адриана, будто от обрыва. — Мне не нужно твое сожаление! Знаешь, я бы честно смогла простить или по крайней мере понять тебя, если бы твои чувства ко мне действительно погасли. Но наше расставания — это не твой выбор, а прихоть твоего отца. Он считает, что делает всё правильно, ограничивая твою свободу, но почему-то не учитывает того, что молодость — это совершение ошибок. Ошибки учат нас, мы волей-неволей делаем выводы и познаем правила этой гребаной жизни. И ты должен сам пройти этот путь, отец не протопчет тебе тропинку, работая на износ, потому что вы разные люди, у вас разные леса, поля, дороги жизни, черт возьми!
Мелодичный звук ее голоса пробежал по юноше какой-то сладкой дрожью. Удивительно. Ещё недавно Агрест млел перед правдой — отец не тиран и у него свое видение воспитания, но сейчас методы Габриэля подставлены под решительные сомнения.
Жизнь, сколько у тебя граней? Как много точек зрения?
Хлоя развернулась, чтобы уйти, но Адриан сделал шаг ей навстречу и примирительным тоном, чтобы удержать ее, продолжить диалог, попросил:
— Подожди, Хлоя. Ты говорила, что не играешь в двойные игры.
— Да, не играю. Это не двойные игры хотя бы потому, что я остаюсь верна себе и своим принципам и знаю, чего хочу. А ты?! — Рывок. И она неожиданно соскочила со ступеньки, на которую успела взобраться, и с укором ткнула в грудь Адриана. — Знаешь ли ты, чего хочешь?!
— Мы ещё не закончили.
— Я закончила, — она резко выставила руку вперёд, пресекая все дальнейшие попытки ее разговорить и, быстро переставляя своими маленькими прелестными ножками, тихо удалилась. Адриан только слышал вкрадчивое, словно тайный грех, шуршание ее халата.
Как сокрушенный герой упал на колени и тихо молвил: «В самом деле, а чего я хочу?»
***
Спустя несколько дней
Хлоя покинула особняк в спешке. Утром она собрала свои вещи и, оторвав мэра города от чрезвычайно важных дел, вызвала его лично на огромном черном джипе. Хоть вещей было не так уж и много — всего лишь одна сумка, но стервы строго соблюдают свой пафосный репертуар и не вызывают такси, даже если до дома ехать менее пятнадцати минут.
Адриан тогда рано проснулся и, заглянув в окно, видел, как машина трогается с места, а Хлоя, вопреки гигиене, прислонившись щекой к стеклу, смотрела на унылые витрины магазинов.
Всё-таки одному стычка той ночью с Буржуа научила Адриана — он теперь каждый вечер брал с собой прозрачный графин с водой и два идентичных стакана — для себя и для Маринетт, чтобы в случае бессонницы встать и плеснуть здесь, в комнате, а не ходить вниз, по дороге растеряв весь хрупкий налет сна.
К слову, о Маринетт. Она так и не приняла свою урождённую форму. Парень на подсознательном уровне чувствовал, что то ее странное, необъяснимое, беспричинное возбуждение и обещание рассказать о неком секрете было напрямую связано с ее продолжительным сохранением человеческих ног.
Но сегодня, наконец, когда Адриан вернулся с тренировки по баскетболу и попутно набирал сообщение Аликс: «Хей, привет. Мы с вами так и не говорили о Маринетт. Вы верите мне?» — девушка встала с дивана в знак приветствия и, робко перебирая пальцами, начала:
— Адриан, не хочу, чтобы ты пугался, поэтому даже не знаю, как бы правильнее это преподнести… у нас, русалок, с этим все гораздо проще.
Адриан сразу напрягся. Дурное предчувствие липкой паутиной окутало грудь. Он выронил телефон. Просто гаджет как-то сам выскользнул из потных рук. Юноша, помахав на лицо руками, поднял телефон и сел рядом с Мари, проницательно заглянув ей в глаза. Она мялась. Его ладонь легла на ее колено — и она расслабилась и как на спуске продолжила глаголить:
— Нам не нужны тесты или какие-то исследования, чтобы знать наверняка. Мы чувствуем свое тело лучше, чем вы, и если в нас зарождается другая жизнь… мы в таких вещах не ошибаемся. В общем, я беременна.
В Адриане не произошло каких-то невероятных изменений или потрясений: бабочки не порхали в живота, единороги не блевали радугой, а внутри не распускались цветы и не звенели колокола, эхом отзываясь в ушах. На самом деле, он только об этом и думал в последнее время, поэтому был готов к чему-то подобному.
Он свежо, ободряюще улыбнулся и нежно погладил девушку. Она явно волновалась, говоря об этом, ведь не знала, как Адриан отреагирует, но он не хотел, чтобы она беспокоилась об этом, ведь он позаботится и о ней, и о том или той, кого она носит под сердцем — в этом не может быть сомнений.
— Я тебя услышал. — Они занимались сексом лишь однажды, поэтому Адриан уточнил: — У вас богатое чрево?
— Да. Гораздо более, чем у вас…
— Раз уж речь зашла о размножении, как вы.?
— Как в легендах, — иронично усмехнулась русалка и пожала плечами. — Заманиваем песней людей, вышедших на пляж во время полнолуния, и соблазняем.
Почему-то такая правда не укладывалась в голове. Адриан ущипнул Маринетт за бок и под — до неприличия! — громкий смех, вынудил лечь. Сам же, как довольный кот, потянулся, мурлыкнул и устроился у девушки на животе.
— Шутишь, что ли?
— О нет, все так! — голосом таким, словно разговаривает с ребенком, рьяно возразила Маринетт. — Кроме песни. Ваших мужчин так легко соблазнить красивым телом, да личиком…
— Поэтому ты уже несколько дней в человеческом обличии? — Адриан пропустил ее неприятное наблюдение в отношении человеческих мужчин. У юноши скопилось множество вопросов и он был чрезвычайно рад, что Мари, наконец, решилась с ним откровенничать. — Это связано с ребенком в твоём чреве?
— Должно быть, так и есть, — неопределенно ответила она, поникнув настроением. — Вот поэтому я считаю, что наш род — это ошибка природы. У вас, людей, все продумано, а мы так по-дурацки устроены! Для формирования первой части тела ребенка, то есть головы, шеи и туловища, мать пребывает в форме человека полтора месяца, а остальное время, то есть два-три месяца — у всех это индивидуально — мы пребываем в нашем естественном виде, и в это время у ребенка формируется хвост. Рожаем мы тоже как людские особи, а вот дети наши… не всегда рождаются русалками…
— То есть… — Адриан чуть сильнее ухватился за ее талию, желая выразить поддержку.
— Да. Иногда ваш ген подавляет наш, но это случается крайне редко, обычно когда русалка слишком слаба. Надеюсь, мое дитя избежит этой участи.
Адриан лежал на все ещё не округленном животе русалке и, провались он сквозь землю, если врёт, но сердце его наполнялось такой нежностью от осознания, что там растет и крепнет их ребенок…
И когда Маринетт говорит эту ужасную вещь — Адриан возмущённо вскидывает голову и терпеливо поправляет: