Повисла многообещающая тишина. Кажется, женщина что-то решала для себя. И от ее решения зависит многое. Адриан ждал, затаив дыхание, но когда на том конце трубки что-то шелохнулось, он…
Неожиданно понял, что устал. Устал терпеть угрозы отца, его душащий контроль, едва ли не деспотизм, ахах, а почему едва ли? Мысли паром клубились в голове, пока он решался взвалить на себя тяжёлое бремя — отец родной всё-таки! — и рассказать миру о бесчинствах Габриэля Агреста.
Быть может, это станет вторым спусковым рычагом — и власть будет вынуждена послушаться и отпустить на волю всех русалок? Их нельзя порабощать, даже попытка эта разрушительна. Это своевольные, свободолюбивые существа — люди погубят их такими темпами! Опытов поставлено достаточно.
После митинга в Париже вспыхнули новые мятежи по всей Европе. Даже затронули Азию. Те бунты не были так масштабы, но они были! Мировым правителям пришлось пойти на уступки. Пять русалок из всех лабораторий были выпущено на волю, в океаны.
Эти пять русалок — это, быть может, и не грандиозный триумф, к которому стремились люди, но как минимум показатель того, что у народа есть власть над государством. Они могут что-то требовать, что-то менять. Так или иначе они чего-то добились, их мятеж не прошел бесследно, а значит, если «высшие мира сего» не желают внимать голосу простого человека, он заставит их слушать его.
Вдохновленный иллюзией контроля, Адриан пришел к выводу, что публично сообщит о планах отца устранить русалку и их совместного ребенка. Габриэль, кажется, упомянул, что «этот олух» разнесет весть о своем дитя. Что ж, он оказался прав!
Поменялись лишь мотивы: сначала он рассказал бы из порыва радостных чувств, а теперь из низкого желания отомстить.
Подло, недостойно? Извините. Обида за обиду.
— Так уж и быть. Твой отец хотел шокировать вас с Маринетт этой новостью во время завтрака. В девять часов утра, если быть точной. — Внутренний циник Адриана едва удержался от лукавого замечания: «ну да, отец как всегда организован. Он не изменяет своим привычкам даже в преступлении!» — За вами должны были приехать люди, которых нанял… — Сёнкер мялась, подбирая слова, — деловой партнер твоего отца. Если успеете покинуть особняк раньше этого срока, то опасность минует вас, но Маринетт все же придется укрыть на неопределенный срок. Скорее всего, пока не родит, а потом отпустить в океан. В идеале не создавать шумихи.
Адриан был рад, что Натали не видит его сейчас. Потому что его юное лицо перечеркнул оскал — оскал такой убийственный, горький и злобный, точно он давал клятву, которую заранее знал, что нарушит. И вроде бы страдал от этого, и радовался не менее.
— Не могу поверить, что все это происходит в нашем современном мире…
Театральная ошарашенность в колебании звука собственного голоса и абсолютно другие, булькающие ощущения в душе.
— Мир современный, а люди все те же.
— Я не забуду, Натали.
Он сбросил. Не хотелось слушать предупреждения, напрасные отговорки или пожелания удачи. Фортуна уже на его стороне! Не просто же так он решился навестить папу в тот самый момент, когда тот — подумать только! — обсуждал это темное дельце.
Поживешь — поймёшь: таких совпадений не бывает. Все переплетено. Дернешь за нить — развяжешь клубок. Или притянешь, как знать? Всяко бывает!
Адриан использует оружие отца против него. И, быть может, обойдя вечно недостижимого Габриэля Агреста в его же игре, он, наконец, получит его признание… Дьявол. Какие же люди дети. Все. С возрастом не меняется ничего — разве что смерть маленькими шажками все приближается и приближается… В итоге настигает — и мы жалеем. Жалеем о прошлом, которого не воротишь… Но есть сегодня. И сегодня Адриану Агресту девятнадцать лет. Он ещё так молод, жив, и кровь в нем кипит и резвится!
Но отчего же печаль тяготит младую грудь, словно камень, заточенный в организме под самым — гулко стучащим — сердцем?
***
Адриан должен бы постыдиться, что черная зависть током прошлась по его коже, когда он, отперев дверь своей комнаты, застал совершенно беззаботных ребят. И в этот момент ему показалось, что они не знают ни бед, ни несчастий! Должно быть, так чувствует себя невольно любой человек, оказавшийся в беде и негодующий от ее — отнюдь! — незаслуженных масштабов.
Феликс учил Маринетт как правильно дуть пузыри:
— Ну нет, Маринетт! — детская обида за взрослого человека, не умеющего простых вещей, паром, как в бани, клубилась в тонком голоске. — Ты все делаешь неправильно: ты дуешь слишком сильно, а надо нежно, как с любимой де… ну, вернее, в твоём случае, парнем. Вот с Адрианом же ты нежна, да?
И тут мальчик прямо-таки весь дрогнул, словно беса увидел. А то был всего лишь его утомленный старший брат!
— Ой…
Маринетт обернулась, чтобы узнать причину такой резкой перемены настроения, и игриво захохотала.
Адриан трижды проклял себя, но не мог он оставаться таким угрюмым, когда Маринетт смеялась так счастливо, а малой краснел, будто его щеки припудрили ярко-красными румянами.
Перестав багроветь, Феликс снова вручил девушке мыльные пузыри и все приговаривал, словно ведьма над котелком, а котором варится волшебное зелье:
— Концентрация, только концентрация…
Все даёт свои плоды. Под наставлением мастера Феликса, русалка — ну надо же! — смогла надуть пузырь, такой большой. Он вытеснился из стенок кольца и медленно, словно пёрышко, опускался вниз.
Бровь Маринетт дернулась:
— Почему он не летит вверх?
Мальчонка пожал плечами.
— Тяжелее воздуха, наверное…
Адриан чуть не соскочил с дивана от восторга, но только ногами немного поболтал, как ребенок, который лакомится.
Маринетт и Феликс. Возлюбленная и младший брат. Как он любит их в эту минуту! Как любуется ими! И пусть любоваться — это не значит любить, но он глядел и не мог насмотреться! И спрашивал себя невольно: доведётся ли им снова, вот так, по-семейному собраться в доме и говорить, говорить, хохотать, от заката до рассвета?
И что-то подсказывало: нет.
***
Напрасно Адриан переживал, что будет тяжко! Все пошло, как по маслу. Когда Феликс надумал уходить — доделывать-таки злосчастные уроки — старший брат попросил его задержаться.
Набрав в лёгкие побольше воздуха для продолжительной речи, он пересказал товарищам своим по несчастью все, что ему удалось выяснить и все, что он предпринял для благоприятного разрешения этой комедии.
Адриан давно уж доверял Феликсу. Они не были особо близко, в их общении всегда присутствовала какая-то неизъяснимая формальность и принужденность, что ли? Вот, мы всё-таки одной крови, поэтому уж ради приличия давай иногда пререкаться и отшучиваться, как будто знаем о друг друге все, хотя на самом деле — ничего? Эдакое негласное условие их жизни. Но Маринетт их сплотила снова. Возродила в сердцах давно забытое чувство — братскую любовь.
Только с ее появлением — даже с хвостом — Адриан с удивлением вновь открыл для себя лучшие качества своего брата: любознательность, не переходящую меру, верность, надёжность, умение не выдавать секретов и эта его милая скромность, когда его поймаешь с поличным на какой-нибудь личной мысли!
Поэтому он говорил, не колеблясь. Ни на секунду. Феликс — умный мальчик. Он поймет и сделает правильные выводы. Адриана не сомневался в этом.
Было ли жаль раскрывать темную сущность отца перед младшим братом? Было, конечно. Но чем раньше он повзрослеет, тем будет лучше.
Наверное…
Весть омрачила лица собеседников, но Адриан всей своей сутью ощутил такое колоссальное облегчение, что его было не остановить: под конец тирады он и вовсе пустился воодушевленно жестикулировать с руками и в красках расписывал оппонентам лицо Габриэля, когда тот узнает, что его «жертву» уволокли из-под носа.