«Собственной персоной».
Маринетт склонилась к сыну и припечатала на его лбу нежный поцелуй. Он вскочил с кровати и стал колотить ее по ногам.
«Мама! — рыдания выбивали воздух из его лёгких. — Где ты была все это время?!»
Маринетт молча сносила удары. Не то чтобы ей было больно или обидно, но… она родила человека от ног до костного мозга. Если ранее в ее душе теплилась надежда, что в нем есть хоть что-то от ее хвостатого рода, то сейчас она пылью развеялась по ветру.
Адриан впервые за долгое время рассердился на сына и повысил на него голос. Он отнял его от матери и грозно прикрикнул:
«Как ты позволяешь себе так относиться к матери? Она русалка. Она не могла быть с нами все это время».
Оуэн не унимался даже после отцовских слов. Он весь извертелся в его руках и, рыдая, говорил первое, что приходило в голову.
«Уведи ее! Она нас бросила. Мы ей не нужны!»
Адриан с растерянной вопросительностью кинул короткий взгляд на русалку, как бы спрашивая, что она намерена с этим делать. Она позвала его жестом и вышла из комнаты. Адриан уложил сына в постель, решив дать ему проплакать столько, сколько нужно, а сам вышел в след за Мари.
Она стояла в прихожей. Когда Адриан вырос перед ней, она встала и, положив руку ему на плечо, попросила:
«Оставь его. Он имеет право злиться».
«Ты серьезно?!» — праведно возмутился Адри, но не успел он продолжить свою тираду — девушка прервала его:
«Я не предлагаю оставить все так, как есть. Я хочу подождать до более хороших времен. Иногда нужно просто переждать, чтобы добиться результата, понимаешь? Для него это неожиданность. Ему стоит успокоиться, а для этого — порыдать и выпустить пар. А на это нужно время. Согласен?»
Ну вот что Адриану на это ответить? Он утвердительно кивнул. Ждали аж до самого вечера — там и до обратного превращения рукой подать! — всё-таки упорство маленьких детей можно воспевать в народных балладах.
Но вот, обиженный вышел из своего укрытия — есть, видно, захотел, а не решался, ведь горе-родители его все это время в кухне поджидали! — и, ни на кого не глядя, сел на стул и осевшим от рыданий голосом заметил:
«Пап, ты соврал. Мама не русалка. У нее же ноги».
У Маринетт ёкнуло сердце. Мама. Пусть слабо, недоверчиво и предельно натянуто, но он признал в ней родного человека!
«Видишь ли, Оуэн, русалки могут перевоплощаться в людей раз в месяц».
«Все чудесатее и чудесатее, — улыбнувшись во все тридцать два зуба, так беззаботно и наивно, как способны только малые дети, Оуэн повторил фразу из фильма, который они с отцом посмотрели на прошлых выходных. — Ну ты и фантазер, папуля».
Остаток вечера Оуэн показывал маме свои небрежные подделки из пластилина, глины, рисунки, медали, наклейки. Сыграл с Маринетт на планшете в какие-то игры для двоих, показал, как правильно надо ловить ртом начос, и… все.
Русалке пора обратно в морскую пучину. Адриан спросил сына, хочет ли он проводить маму обратно домой, и не испугается ли, увидев ее с хвостом. Оуэн решительно согласился.
Он, казалось, был непроницаем — пожалуй, даже слишком для ребенка! — но когда вот-вот пробила полночь, и Маринетт на вертолете пора было сбрасывать в море (некоторые миссии русалки выполняли в морях, а не в океанах), Оуэн подлетел к ней стрелой, прильнул и прошептал так тихо, чтобы было слышно только ей:
«Мамочка, возвращайся скорее, я буду ждать».
Он и правда ждал. И даже ни чуточку не испугался, увидев ее с хвостом. Наоборот, он сказал, что таким мощным хвостом, как у его маман, можно крушить машины. Знал бы он, как чертовски прав.
Вынырнуть из воспоминаний оказалось сложнее, чем думалось, поэтому Адриан тряхнул головой.
Стан Феликса так тонок и изящен, что Адриан не удержался. Он поравнялся с братом и, потрогав его по бокам и животу, чтобы проверить наличие жирка, недюжино удивился:
— Охренеть ты похудел. Сколько килограмм сбросил, столько же и мук пришлось вытерпеть? Два месяца назад ты не был таким стройным.
Поскольку Феликс путешествует по всей Европе, беря уроки у всех мастеров мира в искусстве фотографии, скульптуры, лепки и дизайна (расширяет свой кругозор) то братья видеться реже, чем хотелось бы, и в последний раз их встречи, два месяца назад, скрипя сердцем, я вынуждена признать, что Феликс был пухляшом. Да, девочки, даже в книжках мальчики не идеальны, что поделать!
— Видишь ли, дорогой братишка, я просто захотел. — Феликс пафосно откинул свои отросшие до подбородка локоны, изображая позирующую нанятой папарацци актрису. — А мысль материальна, особенно у людей с такой сильной волей, как у меня.
— То есть все, что мне остаётся — это грызть ногти и втихаря завидовать по-черному?
— Не совсем, но ты на правильном пути.
Братья рассмеялись. Адриан остановился посреди коридора и хлопнул себя ладошкой по лбу, словно его вдруг посетила гениальная мысль! Феликс притормозил тоже и с немым вопросом уставился на старшего.
— Я совсем забыл! Я же хотел у тебя спросить, — Адриан схватил младшего за предплечья и встряхнул, будто приободряя, — ты умный, образованный, надёжный, целеустремленный, верный, к тому же красивый, молодой, а теперь и стройный парень! Почему у тебя нет девушки? Или я чего-то не знаю?
Настроение между братьями резко переменилось, стоило последнему вопросу предгрозовым облачком повиснуть между ними. Молния заискрилась — Феликс смерил Адриана стеклянным взглядом и прохладно заметил:
— Ну надо же, сколько моих положительных качеств ты перечислил, о существовании некоторых я даже и не подозревал.
На Адриана обрушилась догадка. Он даже рот приоткрыл, сраженный ею наповал.
— Только не говори мне, что ты… о, кара небесная… — слова точно вставали поперек горла, говорить было тяжело так, будто кто-то обрезал голосовые связки, — ты до сих пор сохнешь по Маринетт?
Точно, Адриан. В самое яблочко. Прорезав мякоть.
— Не будем об этом, — твердым, но тихим голосом попросил Феликс. Адриан сжалился и более не поднимал эту тему, но его сердце ни раз пропускало удары, когда он думал об этом. Любить ту, с которой не можешь быть вместе, которая навека отдана океану. Говорят, любовь — это дар свыше? Да это больше похоже на проклятье…
Тяжело вдохнув, Адриан направился дальше по коридору. Видно, теперь очередь Феликса оплачивать той же монетой и бередить душевные раны.
— Адриан? — Старший вопросительно вскинул бровь, когда оклик Феликса заставил его замедлиться. Какая-то тревога гремела голосом Фела. — Вы с Оуэном вчера навещали отца?
Эта семейная традиция установилась, когда самому младшему Агресту было шесть лет. За день до праздника Оуэна они с папой навещали дедушку в больнице. Он по обычаю был молчалив, но его лицо всегда оживало и будто бы становилось молодее, когда он видел сына и внука. Будто ещё чуть-чуть — и он придет в здравый ум. Но этого не случалось.
— Нет, — спустя несколько секунд ответил Адриан, задумчиво почесав гладко выбритый висок, — и вряд ли больше будем.
— Ты один все решил?! А как же то, что Оуэн рад видеть дедушку, да и тот, несмотря на свое слабоумие, хоть улыбается, когда видит внука.
— Да, Феликс, один. Потому что я отец Оуэна. И у меня не было возможности посовещаться с его матерью на этот счёт. Но я думаю, что она бы одобрила мое решение. К тому же… неделю назад, когда я отчитывал его за очередную выходку, я так рассердился на то, что он смотрел куда-то в сторону, а затем, спокойно взглянув на меня, сказал, что дедушка ругать бы его не стал. Дедушка, черт побери. Твой дедушка не желал твоего рождения, более того, на пару с твоей мамой он хотел тебя прикончить — в сердцах сказал я. И чертовски пожалел. Оуэн прорыдал ночь, не общался со мной сутки. Потом, вечером, подошёл, подёргал за брюки и спросил с такой надеждой: «Папа, ты ведь пошутил про дедушку?» Я не мог и не хотел врать, поэтому подтвердил и… Проклятье, он потребовал потребностей, и я рассказал ему почти все, за исключением некоторых деталей. Он так серьезно выслушал меня и заключил, что больше не хочет навещать дедушку. И я понимаю. Никому не хочется добровольно видеться со своим несостоявшимся убийцей, даже если это родной дед.