В поле было темно за исключением фар.
— У тебя ко мне, похоже, есть какое-то дело? — с улыбкой такой, словно она знает какую-то тайну — а так оно, в сути, и было! — спросила она у Адриана, когда он подошёл к ней сзади; его теплое дыхание шевельнулось у ее затылка.
— Ну, дело — это громко сказано. Мне просто хочется с тобой кое-чем поделиться.
Маринетт раскрыла глаза и довольно мурлыкнула:
— Например тем, что у тебя в кои-то веки появилась девушка?
Агрест усмехнулся и неловко потоптался на месте.
— Этот проказник все растрепал? Какой болтун, боже… И в кого такой?
Маринетт добродушно пожала плечами, так и не оборачиваясь к Адриану. Она была не в силах оторвать взора от леса, на которое давно опустились сумерки. Какая прекрасная ночь…
— И кто эта счастливица?
— Ты ее, должно быть, помнишь. Аликс. Она первая взяла Оуэна на руки.
— Да! — с восторгом подхватила Мари. — Я ее помню. Но, Адриан… кхм, это шутка такая? Вы же постоянно огрызались!
Русалка заливисто захохотала — и чем-то ее смех напоминал смех Адриана! — а парень дважды закатил глаза.
— Не поверишь, Феликс отреагировал точно так же!
Уже опустевшая сумка Маринетт податливо приподнялась с новым порывом ветра. Голос Адриана прогрохотал за ее спиной:
— Фел, ты чего там стоишь? Мы уже собираемся ехать.
Феликс ответил что-то: его негромкую фразу унес ветер. Троица села в машину. Всю дорогу молчали. Оуэн спал на заднем сиденье, удобно расположившись на коленях матери: она думала поддержать разговор, но вскоре тоже сдалась приятной неге сна и провалилась в небытие.
Адриан уверенно управлялся с автомобилем. Он предусмотрительно спал весь вечер после праздника — это добрые четыре часа! — поэтому его никаким боком не клонило спать.
Фел пытался развлечь брата разговорами, но тот отвечал уклончиво и как бы неохотно, и младший сдался, поддавшись искушению Морфея. Всю дорогу, до самого дома, Адриан размышлял о том, сможет ли Феликс решиться рассказать о своих чувствах Маринетт, наконец? Бог знает, когда им вновь доведётся свидеться! В отношениях с людьми — особенно доверительными! — медлить никак нельзя: никогда не знаешь, как круто повернется жизнь. Невысказанные чувства, мысли, ударят под дых ужасной болью, когда узнаешь, что этого человека уже нет в живых, или он уехал на другой континент, оборвав все связи.
***
Маринетт не хотела будить Аликс и с радостью бы поприветствовала ее утром, но она сама вышла на порог и обняла русалку, как давнюю подругу. Всей гурьбой выпили чай и разошлись по комнатам.
Но Маринетт — вот ведь незадача! — совершенно не спалось.
Она не хотела разбудить сына, сопящего у нее под боком, поэтому тихо вынырнула из кровати, сладко зевнула и потянулась на месте, разминая затёкшие мышцы. Упорхнула из комнаты, словно бабочка — только крыльев не хватало; они бы трепетали за ее спиной, когда она была в волнение.
Если была такая возможность, то Оуэн всегда требовал, чтобы мать находилась как минимум в его комнате, а в идеале — в одной кровати. Он не хотел расставаться с матерью даже во сне.
Он тосковал по ней, тосковал упрямо, безутешно. Маринетт тоже иногда со смущением перехватывала себя на мысли, что помнит милые черты мамы и своих морских подруг, но тут же отдергивала себя — все вздор! — ведь мама была бы недовольна ей. Она всегда учила быть сильной, а придаваться этим воспоминаниям — само воплощение слабости… человеческой слабости.
Она спустилась на кухню. Яркое свечение луны проникало сквозь полупрозрачные жёлтые занавески, создавая восхитительный контраст цветов. Чуткие глаза русалки быстро привыкли к свету и она, подойдя к стенке, на которой висели фотографии в рамках, провела по одной из них, где изображены Аликс и Адриан.
Они сидели на скамейке в парке и поедали сливочное мороженое. Болтали ножками, как дети. Счастливые, беззаботные.
Интересно, что их сблизило до такой степени, чтобы перейти черту дружбы?
— Ты ведь знаешь Адриана, ему необходимо засыпать рядом с любимой… — шевельнулся знакомый голос у самой ее шее. Она дрогнула, недовольная тем, что не ощутила посторонние присутствие, увлеченная своей фантазией. — Как бы сильно ты ему не нравилась, он не может любить на расстоянии.
Русалка развернулась с понимающей полуулыбкой на устах. Феликс смотрел на нее, наклонив голову то вправо, то влево, будто бы желая запомнить ее такой, какая она есть в эту минуту со всех ракурсов.
— В аквариуме я наблюдала за ним год. Я знаю это лучше прочих. Так что не надо, Феликс. Я вижу, что ты делаешь. Ты оправдываешь его. Было бы что оправдывать. Я его не виню. Мы слишком разные. Если бы я была человеком… — на секунду она вкусила запретный плод сладкой думы, но тотчас выкинула это из головы. — Но, увы.
— Как-то грустно.
Такая наивность неспокойной рябью прошлась по всему лику Феликса, что на секунду он показался ей тем же ребенком, что и десять лет назад. Воспоминания защекотали ее нутро, бередя душу.
— Это жизнь, — она пожала плечами, и этот жест был почти равнодушным, почти сухим. — Ну, если это все, то я пойду досыпать.
Она уже собиралась уходить, но младший Агрест перехватил ее за руку. Она вперила в него не взор вовсе, а огромную молекулу удивления, мол, парень, ты чего творишь?
Поняв, что держит ее слишком принужденно, Фел разомкнул пальцы.
— Нет, Маринетт, ещё кое-что. — Крупные мурашки пробежались вдоль всего позвоночника. Он говорил на одном дыхании: — Я люблю тебя. Не как младший брат. Я ещё тогда, десять лет назад…
Видя, как тяжело ему даются эти слова, Мари приложила к его губам палец.
— И это я знаю тоже.
— Да ну, какая же ты, однако, всезнайка, — фыркнул Феликс, не приближаясь, но и не отдаляясь. Он словно бы чего-то напряженно выжидал, как пантера, которая готовится к прыжку.
— Ты научил меня быть такой. — Миловидная ямочка мелькнула у самых губ Мари, когда она искренне улыбнулась. — Пожинай плоды.
Феликс ждал момента — и это он. В конце концов, никому знать не дано, когда они смогут вот так болтать снова, так? Ну, была не была!
«Гори все огнем, гори!» — мысленно он взывал к своей решительности.
И она откликнулось на зов — одной рукой Феликс обхватил затылок Маринетт, а другой обвил ее талию. Он держал ее не слишком сильно и медлил несколько мгновений, как бы давая ей фору отстраниться и остановить его от свершения ошибки. Она ничего не предприняла. Парень прижался к ее губам в чувственном, нужном поцелуе, о котором бредил столько лет, и вот, наконец, это все происходит взаправду, наяву!
Ее губы оказались пухлыми, обветренными, ловкими — она потянулась на носочки и ответила ему с не меньшим пылом. Ах, знал бы он, как она отреагирует, попробовал бы сделать это раньше!
Ничто не вечно — поцелуй прекратился, их губы разомкнулись, но Фел все ещё не успокоил лавину, поднявшуюся внизу живота.
— А можно ли как-то стать… одним из вас?
Глупый вопрос, тупая надежда. И все же, она не умирает, ее проносят с собой до гробовой доски.
— Люди, — горько усмехнулась Маринетт. — Ну, нет. Чудеса чудесами, но это уже слишком. Ты рождаешься либо русалкой, либо человеком. Обходных путей не дано. А если они и есть, то мне о них неизвестно.
— Как скажешь, — он взял ее за руку, и подобно истинному джентльмену легко, почти невесомом поцеловал пальчики.
Мари улыбнулась. Феликс вскинул ресницы и угадал назначение этой улыбки — так улыбаются моментам, которые откладываются в памяти до конца дней.
Она будет помнить. И он обещает не забыть.
Через четыре месяца Маринетт не стало — угодила в капкан браконьеров, незаконно подкармливающих акул, чтобы спустить туда клетку с туристами, желающими нажить приключений на свою задницу.
Маринетт должна была миновать этот край. Две здоровенных акулы не дали ей и шанса ускользнуть. Океан опасен, но там ее дом.