— Да вроде могу.
— Всего на пару часов.
— Что-то случилось?
— Свидание, ничего серьезного.
Она достала из сумочки тушь для ресниц и быстрыми отрывистыми движениями стала подкрашивать глаза. Я смотрела на улицу. По кладбищу неровной цепочкой шли малыши из детского садика. Вышагивающая впереди тетка повернулась и манерно захлопала в ладоши.
— Случайно, не с итальянцем? — спросила я.
— С чего ты взяла?
— Это вроде сейчас модно…
— Не знаю, не знаю.
Докрасив глаза, она растянулась на скамейке.
— Я на иностранцев даже не смотрю. Им элементарные вещи объяснять замучишься. Я, конечно, не расистка, но в постели предпочитаю говорить по-фински. Вон, моя сестра вышла замуж за болгарина, так он до сих пор понять не может, что наш отец в жизни не согласится отдать ему вторую дачу только для того, чтобы он ее продал и вложил все деньги в какой-то там киоск. Заладил одно: «У нас в Болгарии в семье и в роду все общее». Хорошее правило, если учесть, что у них ни у кого ничего нет.
Я засмеялась.
Марита достала из сумки сережки со слониками и стала вставлять их в уши. Ее присутствие действовало на меня успокаивающе, ощущение было такое, словно меня тихонько укутывали в мое любимое детское одеяло с гномами.
— А как у тебя с журналистом? — спросила она.
— Никак, — ответила я.
— Да ты что?! Между вами что-то случилось?
— Секс, — сказала я. — Между нами случился секс.
— Что?
Марита покачала головой. Я скорчила рожу.
— Шучу. А у вас с этим все в порядке?
— В каком смысле?
— В постели.
Она улыбнулась и на мгновение задумалась. Из радиоприемника послышался треск — видно, помехи. Я протянула руку и выключила его.
— По-всякому. То лучше, то хуже.
Марита наклонилась, чтобы поднять с пола вчерашнюю газету. Я почувствовала ее запах, он был одновременно солоноватым и сладковатым.
— Как и все в нашей жизни. Так ведь?
— Угу.
Ямочка над ее ключицей была мокрой от пота. Бретельки лифчика просвечивали сквозь блузку.
— Сколько тебе лет? — поинтересовалась я.
— Мне? Тридцать семь.
— Ну ни фига себе!
Она расхохоталась.
— В смысле, никогда бы не подумала.
— Ясно.
Она улыбнулась.
— Ну, тридцать семь, конечно, не двадцать три.
— Да уж.
Она мне подмигнула.
— Мы купили квартиру в Пюникки. Хорошая квартирка, заходи как-нибудь в гости. Влезли в ужасные долги… Ну да бог с ним… Тебе деньгами отдать или потом за тебя отработать?
— Деньгами.
— Ну, хорошо. Ауфвидерзейн!
Она ушла, а я снова уставилась в окно.
Я задумываюсь о том, почему в последнее время Йоуни так меня раздражает. Что бы он ни сделал, все не так. Он не думает о том, что делает, а просто тычется, толкается, трется. Мне становится больно. Или щекотно. Я не нарочно. Он, конечно, тоже не нарочно. Но раздражение все копится и копится. Почему он такой неуклюжий? Ему надоело или он просто по-другому не может?
— Не надо тыкать туда пальцем, словно это кастрюля с кашей, — говорю я ему.
Он смущенно смеется. Я тоже смущенно смеюсь. Темно, и я не вижу его лица. Он убирает руку и в течение нескольких дней не прикасается ко мне.
Мы разговариваем друг с другом, словно дети в детском саду. Наши объятия похожи на товарищеские похлопывания по плечу. Здравствуй, здравствуй. Иногда мы, конечно, занимаемся сексом. Стремглав и мимоходом, чтобы ничего не испортить. И как только это заканчивается, я с облегчением вздыхаю; на некоторое время можно снова вычеркнуть «это» из распорядка дня. Я даже представить себе не могу, чтобы кто-то еще занимался сексом только для того, чтобы поставить галочку.
Бывают, конечно, у нас и такие моменты, когда мы, не успев поздороваться, с затаенным дыханием срываем друг с друга одежду, и тогда Йоуни похож на идеал моих девичьих грез — он завлекает девушку в постель и впивается ей в шею, оставляя на ней фиолетовые засосы. И мне плевать, что Йоуни играет роль насильника только для того, чтобы мне было хорошо. Мы скручиваем простыни в жгуты, делаем все стремительно, чтобы настрой не пропал. Громко стонем, особенно я, и мой стон похож на саундтрек дешевого порнофильма.
Порой мы разыгрываем целый спектакль — от начала до конца.
Раньше я представляла себе все совсем иначе. Буквально грезила о том, какой должна быть настоящая страсть.
Большой непонятный дом. Мужчина и женщина дни и ночи напролет занимаются там любовью. В перерывах они с жадностью едят, пьют вино из глиняных кувшинов и снова укладываются в постель. Целуют друг друга, оставляя засосы. Грудь женщины покрыта следами от укусов любовника и похожа на побитые гроздья смородины. Распростертые тела на мокрых простынях. Они крепко и беззаботно спят, а проснувшись, снова занимаются любовью.