До самого конца лагеря Юсси таскался за мной, как привязанный, и все уговаривал отойти куда-нибудь в сторонку или прогуляться на природу. Я еще пару раз отдалась ему в надежде, что это идиотское трение к чему-нибудь приведет, но где там. А он-то еще утверждал, что парень бывалый. Презервативами мы, естественно, ни разу не пользовались. Тогда я была еще настолько глупа, что верила в то, что «со мной этого не случится»…
Я не жалею о том, что произошло, но позже я видеть не могла этого типа. Даже прическа у него была какая-то идиотская: желтый торчащий ежик, как у солиста деревенского ансамбля песни и пляски.
Я перестала с ним разговаривать. Однажды он позвонил мне, уже после лагеря, и стал что-то нести про модели автомобилей. Я безучастно поддакивала, подстригая ногти. Больше он не звонил. Спустя много лет я узнала, что он стал полицейским.
5
Я снова просыпаюсь в комнате полной света. Посреди комнаты стоит рояль. Рядом со мной никого нет.
На подушке лежит записка:
«Guten Morgen. Ушел на экзамен по антропологии. Созвонимся, Й.
P.S. На зеркале в ванной для тебя записка».
Я встаю и иду в ванную. На зеркале кривыми красными буквами выведено: «Я тебя хочу!»
На краю раковины валяется тупой косметический карандаш.
По дороге на работу захожу в поликлинику, чтобы выписать себе противозачаточных таблеток. С пеной пора кончать. У меня серьезные отношения.
До вечера я валяюсь в кровати и пытаюсь сосредоточиться на рассказах Говарда Филлипса, но не могу. То и дело бегаю к зеркалу посмотреть на себя. От оттенка «черный тюльпан» на моих волосах остались лишь жалкие разводы. Но повода для паники нет.
В переходном возрасте я была похожа на неуклюжего теленка, постоянно жующего жвачку, у которого бока округляются значительно быстрее, чем грудь. К счастью, этот период быстро прошел.
Я обвожу губы контуром и медленно опускаюсь на кровать. Почему Йоуни не звонит? Это на него не похоже. Он должен был позвонить. В записке же написано: «Созвонимся». Хотя так обычно пишут женщине, когда ее бросают.
На всякий случай я все же вытаскиваю запасной матрас из кладовки и тащу его на второй этаж.
— Ты решила открыть здесь притон? — спрашивает Ирена, выглядывая из дверей кухни. В одной руке она держит «Унесенных ветром», в другой — стакан с джин-тоником.
— Помолчала бы, алкоголичка, — отвечаю я.
В десять вечера звонит Йоуни.
— Сейчас приеду, — говорит он.
Через пять минут такси уже во дворе. Шаги в подъезде — и вот он стоит передо мной с красной гвоздикой в руке.
— Не найдется ли у вас чего-нибудь вкусненького? — спрашивает он.
Я веду его на кухню и кормлю бутербродами с молоком. Он хочет непременно спать в моей фланелевой ночной рубашке, которая после стирки стала похожа на длинный узкий балахон с линялыми цветами и мухоморами.
— Красота требует жертв, — говорит он и падает, словно мумия, на матрас.
Мы не занимаемся любовью. Йоуни чешет меня за ухом, как маленького котенка. У меня кружится голова от одного только его прикосновения. Мы перешептываемся до самого утра, как лучшие школьные подружки. А потом Йоуни начинает мне что-то рассказывать, перебирая мои волосы. Он говорит тихо-тихо, порой совсем замолкает, но потом снова продолжает:
— Моя бабушка была для меня семьей, — говорит он, вновь выуживая меня из глубин сна, в которые я погружаюсь. — У нее была большая жестяная коробка с голландским печеньем. Там на крышке двое детей катались на льду. На головах у них были смешные колпачки, а в руках — букеты поблекших тюльпанов. И я мог есть из этой коробки печенья сколько влезет. А однажды я швырнул в бабушку тюбиком из-под пасты, когда она меня за что-то ругала. А в другой раз заехал ей телефонной трубкой по подбородку. Но она всегда только смеялась в ответ. А ведь не каждая бабушка будет вот так смеяться ударившему ее придурку внучку. Но мне тогда так хотелось казаться смелым и мужественным.
— Я своих бабушек даже никогда и не видела, — сказала я. — Одна умерла еще до моего рождения, а вторая сразу после того, как я родилась. Правда, увидев меня в роддоме, она успела заявить, что меня сострогали на заднем дворе.
Йоуни заботливо укрывает меня одеялом. Мне жарко, пот льет ручьем, но я терплю.
— Это была мать моего отца. Они вообще-то друг друга стоили.