Лишь в финале Квинт Сестий изволил обратиться к застывшим в шоке понтификам:
– Еще золото или серебро – где?
Первосвященники Анна и Каиафа, скрипя зубами, положили на землю свои кошельки.
– Да не у вас, а там! – центурион ткнул пальцем в сторону храма.
– Там больше нет ни золота не серебра, римлянин, – с трудом сдерживая возмущение, ответил Анна, – твои люди все разграбили.
– Реквизировали, – поправил Квинт, погрозив понтифику толстым корявым пальцем.
Легионеры погрузили сундуки и мешки на подводы и построились в колонну. Перед тем, как отдать команду «марш», центурион еще раз снизошел до понтификов:
– Если какой-нибудь грязный скот тронет это, – он показал пальцем на прибитые к стене храма императорские сигнумы, – я с вас обоих сдеру шкуры и распялю на воротах.
Через час после снятия оцепления, Каиафа уже заявился в преторию с жалобой мне на бесчинства центуриона Квинта. Одновременно с этим, Анна сочинял жалобу в Рим, на меня. Именно такого развития событий и следовало ожидать, поэтому, не дожидаясь официального рапорта жлобов из «Фульмината», я составил пространную депешу в Рим о начатых работах по строительству акведука. Я специально подчеркнул: средства на строительство собраны без введения каких-либо дополнительных налогов, что обеспечит популярность проекта среди местного населения. Между прочим, я указал, и на то, что не считаю возможным отказывать простым солдатам, желающим выразить свое почтение к цезарю Тиберию привычным и принятым в Риме способом. Поэтому мною было дано разрешение установить на храмовой горе императорские сигнумы. Я написал также о некоторых волнениях, которые в связи со всем этим произошли среди нелояльной части местного плебса. Волнения, как я отметил, были незначительны, так что подавлены быстро и без ущерба для города.
Этот прием в римской политической игре и называлось «схватить завтрашнюю кошку за сегодняшний хвост». Я был уверен, что через несколько дней храмовая верхушка устроит бунт. Я был уверен, что у меня хватит сил его подавить. Наконец – и это главное – я был уверен, что Цезарь Тиберий прочтет только первое сообщение о бунте, а все последующие бросит на пол со словами «не новость, уже знаю».
Лишь после того, как «быстрый подобно ветру» Аскер Сармат умчался с депешей, я принял Каиафу.
9
– Прокуратор, я пришел подать от лица храма жалобу на разбой и бесчинства, учиненные в храме легионерами под руководством человека по имени Квинт Сестий.
– Разбой? – переспросил я, – бесчинства? Так. Центуриона Квинта Сестия ко мне.
Сестий был спокоен, как гиппопотам. Услышав, что местные понтифики обвиняют его в разбое, он с достоинством положил на стол два свитка: один – с описью реквизированных храмовых ценностей, другой – с описью ценностей, сданных в преторию.
– Мой префект, клянусь Марсом и аквилой, сдано все, до последней побрякушки. Не веришь моему слову – так пусть аудиторы проверят.
Я даже сделал вид, что рассержен:
– Клянусь аквилой, Сестий, я не похож на тех штатских сквалыг, которые доверяют чернильницам больше, чем боевым товарищам.
– Я так и думал, префект, солдат солдата за милю чует. Но лучше все-таки отдай бумаги аудиторам, иначе этот жирный сын свиньи – центурион кивнул на Каиафу, – и на тебя напишет донос.
– Прокуратор, почему твой слуга меня оскорбляет? – возмутился жрец.
– Он не мой слуга, а офицер Рима, – спокойно ответил я, – а оскорбил его первым ты, подав на него ложный донос. Впрочем, если ты считаешь себя оскорбленным, можешь вызвать Сестия на поединок, как Менелай Париса…
Бравый центурион заржал так, что ему позавидовал бы ломовой жеребец.
Каиафа с досадой пробормотал что-то неразборчивое, встал и вышел.
Сделав паузу, я обратился к Сестию.
– Теперь слушай меня, центурион. Я, как уже сказал, не собираюсь проверять твой отчет и так далее. Но формально я назначу расследование инцидента. Догадайся, зачем.
– Тебе днями могут еще понадобится мои ребята, и ты пользуешься поводом нас здесь задержать? – предположил Сестий.
Я кивнул:
– Верно мыслишь. Говорю тебе прямо: со дня на день в Иерусалиме будут волнения. Соберется на площади толпа фанатиков с кольями, сперва будут кричать, потом – громить лавки римлян, греков и сирийцев…