Иешуа посмотрел мне в глаза:
– Но доминус, тебя лишили высокой должности…
– К воронам эту должность, – ответил я, – во Вьенне куда лучше, чем в Азии, провались она к Гадесу.
– Все же, я боюсь два… или три лишних рта будут тебе в тягость, – нерешительно сказал Иешуа.
– Насмешил, – снова лаконично ответила Юстина.
– Ратман Пилат умен и щедр, поэтому к нему благоволят боги и у него много всякого добра, – сообщил Дигвальд, кузен Рогрэда. Дигвальд, как и большинство аллоброгов, считал мои навыки в правильной коммерции умением особенным образом договариваться с богами.
Иешуа слегка смутился от такой профанной трактовки религии, но суть дела понял.
– Если так, доминус, – задумчиво произнес он, – если ты не держишь на меня обиды, и если мы действительно не обременим твою семью…
В течение поздней осени и зимы Иешуа помогал Менандру, который был очень доволен, что вот, наконец-то, появился еще один человек, достаточно образованный, чтобы вести хозяйственные записи. Обычно Менандру помогали в этом Юстина или я, а иногда наши старшие дети, но при этом он неудобно себя чувствовал. Видите ли, семья знатного домовладельца не должна быть обременена подобными заботами.
В конце зимы, с разницей несколько дней, Мария, а затем наша Октавия, благополучно произвели на свет девочек, и нами были устроены торжества в честь римских и галльских богов, а особенно в честь Реи Кибелы, поскольку Лугенбер и Октавия назвали дочь Реей.
Раз уж речь зашла о богах, надо рассказать и о наших длинных беседах на эти темы, в которых обычно принимали участие мы с Юстиной, Иешуа, Менандр и Рогрэд. Как ни странно, именно Рогрэд, менее всего знакомый с философией, задал Иешуа самый каверзный вопрос о едином боге-творце, про которого тот неизменно рассказывал.
– Вот ты говоришь, что твой бог создал мир как будто из ничего, а подумай сам, разве так бывает? Все делается только из чего-то.
Галилейский философ задумался, а потом ответил:
– В священной книге сказано, что в начале бог стоял над бездной вод, но смысл этих слов не определен точно.
– Правильно, – согласился Рогрэд, отхлебнув эля – в начале был великий водяной змей-океан, который и сейчас обнимает землю. Из него все пошло, и в него же все вернется после битвы богов в конце времен.
– Индийцы говорят, что так происходит несчетное количество раз, – поддержал его Менандр, – мир возникает из хаоса, который не имеет формы, следовательно, схож с океаном, и в хаос же возвращается, пройдя круг, называемый «махаюга».
– Но в чем смысл такого вечного круговращения? – спросил Иешуа, – зачем богу раз за разом создавать нечто из хаоса, если всему суждено кануть в тот же хаос?
– А разве не в вашей священной книге написано о всемирном потопе? – вмешалась Юстина, – будто бы бог создал первый мир, а затем утопил его, дав выжить только по одной паре каждого живого существа, включая и человека?
– Между прочим, – добавил я, – лет 500 назад египетские жрецы рассказывали Солону, что девкалионов потоп был не первым, что таких потопов было много. Интересно, индийцы узнали эту историю от египтян, или египтяне от индийцев?
– Да, действительно, все это странно, – сказал Иешуа, – но я, почему-то, думаю, что бог устроил мир, не чтобы разрушить и вернуть в небытие, а чтобы привести к некоторому наилучшему состоянию.
– Наилучшему для кого? – спросил Рогрэд.
16
Тогда диспут свернул в сторону никомаховой этики Аристотеля, идеальных форм Платона и гармонии чисел, о которой говорил Пифагор. Но к парадоксам созидания и разрушения Иешуа вернулся в разговоре со мной еще раз, полтора года спустя, когда был достроен наш акведук. Это событие было отмечено грандиозной попойкой с участием жителей Вьенна и всех его окрестностей. Меня качали на руках, как триумфатора, правда, два раза уронили. Первый раз – специально, на счастье, в один из водоемов для сбора воды. Второй раз – непреднамеренно, под влиянием большого количества вина и эля.
После этого я предпочел взять кувшин молодого вина и отойти в сторонку, чтобы меня не уронили куда-нибудь в третий раз. Тут-то ко мне и подошел Иешуа.
– Доминус, я, кажется, понял, как бог управляет изменениями вселенной. Бог сам не знает, что и как должно измениться. Он просто бросает камешек с высокой горы, и камешек катится, задевая другие камешки. Возникает лавина, она сметает старый мир, ставший дряхлым и неустойчивым, и рождает новый, юный мир. Наверное, бог полон жалости из-за того, что красота старого мира обречена на гибель, но Рогрэд прав: все делается только из чего-то. Новый мир можно создать только из обломков разрушенного старого.