6
После доклада Марция и предъявления приказа с довольно искусно подделанными подписью и печатью, я очень хотел поговорить по душам с неким Иудой Искариотом, офицером вспомогательных войск. Но этому желанию не суждено было сбыться: к вечеру вегилы доложили, что означенный Иуда мертв. Собственно, речь шла о довольно грубой имитации самоубийства. Трудно поверить, что человек может дважды ударить себя стилетом в живот, а потом самостоятельно повеситься на ветви дерева неподалеку от торгового тракта… Солдаты, ездившие к тетрарху Ироду Антипе вместе с Иудой, конечно, ничего не знали. Оставался еще шанс, что сам тетрарх что-либо разведал, поскольку его сеть осведомителей простиралась на всю провинцию. Я решил, что это неплохой повод нанести Ироду визит, а заодно отдохнуть неделю-другую в собственном поместье.
Рано поутру, оставив Марция своим заместителем, я с полусотней охраны, отбыл в Галилею. Также я взял с собой Иешуа, и, на всякий случай, местного лекаря, Иосифа. Неудачно угодивший на крест философ еще не вполне оправился, с трудом мог говорить, а порой впадал в беспамятство.
Таким образом Каиафа, явившийся в преторию незадолго до полудня, чтобы узнать о местонахождении тела казненного назареянина, наткнулся на неприветливого центуриона. Марций имел от меня строгий приказ разговоров с местными жрецами не разводить, так что вопрос, почему в одной из трех могил нет тела, остался без ответа.
Как мне доложили позже, бравый центурион предложил Каиафе на выбор: или выметаться из претории самостоятельно, или быть вышвырнутым. Понятно, что жрец выбрали первое.
Затем явилась заплаканная молодая женщина, некая Мария из Магдалы, приходившаяся Иешуа то ли женой, то ли подругой, и тоже стала спрашивать про тело. Марций и ее хотел было выгнать, но потом пожалел, тем более, на счет разговоров с симпатичными местными девчонками я ему никаких особых указаний не оставлял. Конечно, запрет на разглашение служебной информации действовал и в этом случае, но не настолько строго.
Центурион пригласил ее посидеть в саду и перекусить, а за едой объяснил приблизительно следующее:
– Вот ты сама подумай, куколка, зачем живому человеку лежать в могиле?
– Незачем, – согласилась Мария.
– Правильно мыслишь, – одобрил он, – теперь рассуждаем дальше. Если этот твой парень жив, то куда ему идти?
– Так он жив? – недоверчиво спросила она.
– Слушай, красотка, ты человеческий язык понимаешь? Я сказал «если». Так куда бы он пошел?
– Не знаю…
– Вот, дуреха. А родным сказать, что я, мол, жив? Родные-то у него в Галилее, так?
– В Галилее, – согласилась Мария.
– Вот! – центурион многозначительно поднял палец к небу, – так что я на его месте пошел бы в Галилею.
– Так он отправился в Галилею? – с надеждой спросила женщина.
– Ну почему ты такая глупенькая? – со вздохом спросил Марций.
– Прости, центурион, я женщина простая, спасибо тебе за еду и за приют. Пойду и я в Галилею.
– Да ладно, тоже мне, большое дело, – он пожал плечами, – деньги-то у тебя есть? Понятно. Вот тебе тридцатка. Бери, не стесняйся. Разбогатеешь – отдашь…
Эти тридцать сестерциев после отдал центуриону я. Иногда следует поощрять благородные поступки, но, впрочем, к делу это не относится.
Выпроводив женщину, центурион улегся в саду, и сладко задремал, но вскоре был разбужен дежурным декурионом. Оказывается, пришел какой-то Симон Кифа и тоже спрашивает про тело.
Это уже было слишком. Марций прошел к воротам, молча заехал просителю в рыло и вышвырнул его вон. Затем отдал декуриону приказ поступать с любыми возможными претендентами на тело галилейского философа таким же образом, после чего вернулся в сад, где и проспал до вечера.
7
… Мы прибыли в Кесарию на закате. Разместив своих бойцов, смыв с себя пот и дорожную пыль, наорав на каптенармуса, чтоб быстрее обеспечил парней жратвой и вином, и сделав еще несколько неотложных дел, я отправился к себе.
У ворот я сделал знак домашней страже – готу Грондиле и франку Эгмунду – чтоб не шумели. Люблю устраивать жене маленькие приятные сюрпризы. Юстина лежала на тростниковых циновках в саду у бассейна, рядом с большим масляным светильником, завернувшись в легкое покрывало и деля свое внимание между блюдом с персиками и знаменитой поэмой Лукреция «о природе вещей». Меня она не заметила, пока я не положил рядом еще один свиток – список не менее знаменитой поэмы Эмпедокла с тем же названием. Ничто из подарков не вызывает у Юстины большей радости, чем редкие книги древних мыслителей… Она порывисто вскочила на ноги и повисла у меня на шее, не слишком заботясь о соскользнувшем покрывале.