— Наверное, твоя собственная жизнь похожа на трагедию, — отвечает Феликс невпопад, с уважением глядя на шрам на лице.
— Да нет, скорее комедия вышла. Слишком уж часто все вели себя как полные дураки.
Феликс не верит. Но не хочет спорить и переспрашивает:
— А ты читала комедии?
Он и не смеет предположить, что она могла ходить в театр.
— Аристофана, — кивает она, — там, где я жила раньше, откуда-то взялся Аристофан[14]. Надо же. Очень смешно и хорошо пишет, такой сочный, свежий язык…
— Его уже не ставят. Слишком сложно.
— Так и жизнь сложна, — соглашается она. — Пролог ее — он где-то не здесь… Содержание комедии определяем не мы. Но от парода до эксода, от выхода хора на сцену до его ухода, это вот наше. Тут уж мы носим маски. И еще вот эти стасидии, — когда все остаются на месте, а движется только действие. И парабаса, когда хор обращается к зрителям, учит их жизни, спорит с кем-то. Это у нас всегда, мы без этого не можем. И, конечно же, агон, борьба двух главных персонажей. И забавные поучительные эписодии[15] — самое интересное в них, череда происшествий. Только в жизни идут эти части в произвольном порядке, а не как у комедиографов.
— Они ставят Менандра, — мрачно ответил Феликс, — у него нет этих частей. Ничего нет, кроме забавных историй. Просто какие-то дураки ругаются друг с другом, потом тот, кто хитрее, обводит вокруг пальца тех, кто попроще, и поступает, как ему выгодно и удобно.
— Жизненно, — согласилась она.
— Так мне не ходить?
— А еще у жизни бывает свой коммос[16], свой плач, похороны собственных надежд. Ведь если никто пока не умер, это же не значит, что некого оплакивать, верно? В комедиях не бывает коммоса, впрочем, ты говоришь, что в нынешних комедиях не бывает и всего остального.
— Идти ли мне? — Феликс настойчив.
— Не знаю, друг мой, — улыбается она, — как захочется. Не думаю, что смеяться — грех.
— Но театр — языческий!
— Как и весь наш город. Если совесть не пускает — не ходи. А если сомневаешься…
Она хотела бы сказать «спроси епископа», но он уже не спросил. Видимо, по той простой причине, что знал ответ заранее.
— Не пойду! — спешно отвечает Феликс, словно предупреждая этот самый вопрос, — а к тебе вернусь завтра, заберу священный сосуд.
— Заходи, поболтаем. Мне скучно одной, я помогаю Филоксену с хозяйством, а иногда и немного с ремеслом, но знаешь, работать уже трудно, больше наощупь приходится. К тому же он совсем неразговорчив, а старость порой болтлива…
— Обязательно приду! — в ответе Феликса звучит скрытая радость, — маран-ата!
Торжественное приветствие, возвещающее приход Господа — не слишком ли пафосно для обычного прощания? Но он такой, горячий неофит… новообращенный.
— Приходи сперва ты, — улыбается она, — и будь здоров. Vale[17].
— И ты будь здорова!
Он заглядывает в лавку: попрощаться с хозяином дома, — и идет к дому возлюбленной — передать через привратника, что не сможет принять приглашение по особым обстоятельствам, но сердечно благодарит за него.
Почему его так тянет к Паулине, этой благородной… нет, слово «старуха» здесь неуместно, к этой достойной матроне — этого он пока не понимает и сам.
Но день на этом не завершен, долгий, сложный, день Солнца, как говорят вокруг, или Господень, как называет его он заодно с единоверцами. Едва он отошел от двери Делии, его поприветствовал какой-то невнятный человек в сером плаще с капюшоном. Хотелось бы сказать, что он был надвинут на самые брови, но на самом деле незнакомец не прятал лица — такое не спрячешь. Горбоносый, курчавый выходец с Востока, каких много в Аквилее, со сладким и одновременно хищным взором черных глаз, постарше Феликса. Он назвал прежнее, римское имя, которое Феликс старался забыть.
— Мое имя Феликс, — тут же отозвался он, — а кто ты?
— Маний Цезерний, — представился он, — но если хочешь изначальное имя, Иттобаал. Я финикиец родом, торгую тканями, а мой патрон — Тит Цезерний Стациан.
Феликс невольно вздрогнул. Он достаточно нахватался слов из Писания, чтобы услышать в имени чужака прозвание лжебога Ваала. И он, оказывается, из клиентелы[18] самой влиятельной аквилейской семьи…
— И у меня есть к тебе дело особого свойства.
— Я не покупаю и не продаю тканей.
— Еще бы, человеку из такого рода, как твой, это не пристало. Но мое дело совсем иное. Ты нужен Цезерниям.
— При всем моем почтении к этому прекрасному дому… чем?
Он хотел было сказать, чем они могут быть полезны мне, но вовремя сдержался.
— Я думаю, обсуждать это лучше не здесь и не сейчас. Что, если нам за час до заката прогуляться по Юлиевой дороге за пределами городских стен, подальше от морской сырости в этот зимний день? Смотри, дождь кончился, вечер обещает быть сухим. И в театр ты, как я слышал, не собираешься.
[14]
[15]
[17]
[18]