— Объясни, чего от меня ждешь.
— Не волнуйся, — хитрый хананей[19] оскалил белые зубы, — какой же торговец выкладывает сразу весь товар и называет конечную цену? Поговорим сперва… ну, скажем, об одной общности людей, которая может навлечь на себя гнев правителей, особенно после эдикта божественного Траяна[20]…
Намекнуть яснее было нельзя. Отступать — тоже.
— Я буду там за час до заката — твердо сказал Феликс.
Что за день сегодня ему выпал!
А вечер и вправду выдался безветренным и сухим, какие редко случаются в зимнюю пору в Аквилее — подходящая погода и для театральных представлений, и для загородных прогулок. Финикиец его уже поджидал у городских ворот, и они, словно двое давних приятелей, неспешно двинулись по мощеной дороге, помнившей чеканные шаги легионов и грохот варварских повозок (тогда всем казалось, что его в этих краях впредь уже не услышат). За городом живых сразу начинались обители мертвых — семейные гробницы, сперва пышные, как у Цезерниев, потом попроще, а затем они уступали места пустым в эту пору садам, полям и хозяйственным постройкам в отдалении. Напоминание о бренности жизни и о возрождении всего живого новой весной.
Что останется от нас через тысячу или две тысячи лет? — подумал Феликс. Имена. Имена на гробницах. Имена тех, кто похоронен, и божеств, которым приносили свои мольбы хоронившие. И если кто из них додумается поместить на камень еще пару строк от себя, изречение любимого поэта или выражение скорби, — это и будет единственным следом на земле, единственным свидетельством, что мы не просто знали буквы и умели обтесывать камень, но думали, чувствовали, любили и страдали. Некрополи, города мертвых, — вот что расскажет грядущим поколениям о том, как мы жили.
Но пока что надо было жить, а значит, выяснить, что нужно финикийцу.
— Как ты меня нашел? — спросил Феликс, сходу переходя в наступление.
— Не хотелось вторгаться в дом, где ты живешь, следить у всех на виду, — пожал плечами финикиец, — а у каких дверей ты бываешь чуть не каждый день, выяснить было не так уж и трудно. Хороший торговец, он как кот — умеет ждать.
— Похоже, ты торгуешь не тканями, а сведениями, — Феликс продолжал наступать.
— Тогда держи суму шире, отсыплю тебе бесплатно, на пробу, как будущему покупателю и, возможно, оптовому. Ко взаимной выгоде!
Трудно было не улыбнуться изворотливости человека, который так старательно не обижался.
— Но у меня будет одно условие, — отозвался финикиец, — знания — они из тех товаров, что не любят суеты. Ты обещаешь, что все сказанное мной далее останется между нами?
— Как я могу сказать это заранее, — Феликс чувствовал подвох, — если ты сообщишь мне о чем-то крайне важном, то…
— Сообщу о крайне важном. И предоставлю тебе разбираться с этим знанием самому. Но я жду от тебя твердого обещания, что ты никому и никогда не скажешь о том, что ты услышал это от меня.
Феликс колебался недолго. В самом деле, он ничего не потеряет — молчать он умеет, он не из тех болтливых бабенок, которые... А знание — это всегда ценность, даже если исходят от язычника. И надо же в чем-то проявить и свою добрую волю к этому человеку!
— Обещаю.
— Вот и ладно. Итак… Как тебе известно, божественный Адриан не так давно разделил всю Италию, кроме окрестностей Рима, на четыре области, поставив во главе каждой из них консулара. Не нам в любом случае обсуждать решения божественного, но, как ты понимаешь, теперь главный вопрос: будет ли Аквилея самой надежной опорой и верной младшей сестрой града Рима? Или же она вместе с прочими италийскими городами станет всего лишь провинциальным захолустьем, городком, какие могут быть в дикой, но прекрасной Далмации или, да помилуют нас боги, Мавритании?
— И чем я могу помочь?
— Не торопись, Феликс. Что ценит божественный Адриан выше всего в подчиненных ему городах и весях?
— Повиновение.
— Ты прав. Безусловную верность его верховной власти, и спокойствие, еще раз спокойствие. Что нарушает это спокойствие, я не буду тебя спрашивать. Я спрошу другое: новый человек, консулар нашей области, что будет он искать в первую очередь? Мятеж, не так ли? А если нет мятежа — то предпосылки к нему. А что может быть тут опаснее тайных обществ?
— Траян не велел заниматься розыском…
Он хотел назвать это имя, но не решился. А финикиец, не смущаясь, дополнил:
[19]
[20]
Эдикт о запрете тайных обществ, который применялся к христианам, был издан императором Траяном в 99-м г. н. э. После запроса наместника Вифинии Плиния Младшего он отдельно разъяснил, что христиан следует казнить уже по факту их принадлежности к такому тайному обществу. При этом он настаивал, что проводить специальные розыски не надо, а только реагировать на доносы, и что перед казнью христианам надо давать возможность отречься. Это считается началом целенаправленной политики Рима — гонений на христиан (прежде это были разовые эпизоды, пусть даже масштабные, как при Нероне).