— …розыском христиан, верно. Но велел расследовать доносы. Теперь следующий вопрос: чего больше всего жаждет публика? Хлеба и зрелищ, не так ли? Хлеба у нас, благодарение богам, хватает, но его в любом случае не создашь из ничего. Кажется, вы рассказываете, что ваше божество именно так устроило всю вселенную? Но у городских наших магистратов это, досточтимый Феликс, никак не выйдет. А вот создать зрелище на пустом месте — это мы умеем отлично, и очень даже задешево, очень! И есть зрелища покруче Менандровой комедии, мало кому понятной в деталях. Это…
— Люди и звери на арене, — ответил Феликс. Шутейный разговор выходил на страшное.
— Совершенно верно. А какой самый простой, дешевый и удобный способ устроить на нашей городской арене, в нашем цирке, показательные казни, даже еще и массовые? Не отвечай, любезный Феликс, мы оба знаем ответ. Написать доносы на христиан. И будь уверен, они пишутся. Ну, или будут написаны.
— И что ты предлагаешь мне?
— Не торопись с оценкой товара, дай показать его со всех сторон! А вот теперь смотри: нужны ли почтенным домам нашего города, к примеру, Цезерниям, все эти кровавые кишки на львиных мордах? Нужно ли им портить отношения со своими добрыми соседями, согражданами, торговыми партнерами только на том основании, что кто-то из них увлекся — ну, так ведь бывает — почитанием нового божества?
— Никакого не нового…
— Я знаю, знаю, как вы к этому относитесь. Необычного для нас и для Рима, матери городов, скажем так. Доносам не очень-то дают ход, когда они появляются. Доносчикам объясняют, что им жить в Аквилее и дальше. Улавливаешь мысль? Да и не так много этих доносов, один-два в год, если честно. Но вот с консуларом… Назначен новый, ты же знаешь, он прибудет в Аквилею, столицу северной области, дней через двадцать, а вернее всего, через месяц, и доступа к его секретарю у нас пока нет. Будет наверняка, но пока нет, к сожалению. Что до тех пор проскочит мимо нас, можно легко догадаться. И еще легче догадаться, как отреагирует консулар на доносы. Как это вы такое у себя под боком проглядели? Христиан на арену! Львов, да побольше, посвирепее, бездельники! А гладиаторы для казнимых еще пострашнее львов выйдут. То-то будет поживы гладиаторской школе…
— Не пугай меня, — твердо сказал Феликс, — наш род не привык бояться.
— О да, — с улыбкой отозвался финикиец, — о каком бы роде ты ни говорил, старом римском, не ниже Цезерниев, или о своем новом роде почитателей этого иудейского философа, — я не сомневаюсь ни секунды. Но скажи мне, что ты предложил бы моему господину и другим господам Аквилеи делать в таком положении?
— Твой господин, — с расстановкой ответил Феликс, — еще не вернулся из своего путешествия на Восток с цезарем Адрианом.
— Это совсем не значит, что его не заботят дела в родном городе, — парировал тот, — я ведь тоже не забываю о родном Тире. Там, кстати, много ваших, вполне приличные люди и достойные поставщики, посылают нам, италийским, качественный пурпур. Так вот, я скажу тебе, что будет удобнее всего для Цезерниев и выгоднее всего для Аквилеи, да и для вашей общины, смею думать, тоже.
— И что?
Феликсу становилось жарко, несмотря на прохладу вечера. Он распахнул плащ, он не видел перед собой дороги, только лица, лица братьев и сестер христиан…
— Пусть ущерб будет поменьше. А для этого стоит упредить удар. В случае — я подчеркиваю, только в этом случае, впрочем, вполне вероятном, — если новый консулар даст ход расследованию о тайном сообществе христиан, мы поможем его провести. Но мы представим дело так, словно речь идет о нескольких заблудившихся овцах, которых, может быть, даже не стоит тащить на арену. Достаточно будет высечь и заставить отречься от своих суеверий, ну или — не кипятись, не надо! — сделать вид, что они отреклись. В самом худшем случае — я подчеркиваю, в самом, если такую нить прядут для нас Мойры,[21] — отправить на арену одного-двоих. Консулар, в конце концов, тоже не кровавый безумец вроде какого-нибудь Нерона[22].
— «Божественного», — съязвил Феликс, чтобы скрыть другие чувства, — ты забыл добавить «божественного»[23].
— Нерона забыл добавить божественного, — осклабился тот, — именно так. Вот точно позабыл его добавить. Ну что, будем его добавлять в нашу Аквилею?
— Чего ты хочешь от меня?
— Товара. Качественного товара. Некоторых — подчеркиваю, некоторых, по твоей доброй воле отобранных! — сведений.
— Я ничего не скажу.
— Я тебя умоляю… кто ваш, как вы это называете, надзиратель, то есть по-гречески «епископ», в чьем доме вы собираетесь и что на полу у вас там петух с черепахой, символ непримиримого разделения света и тьмы — это известно и без тебя каждому мальчишке в нашей гавани. Но представим себе… вот просто предположим… что верхушка вашего сообщества, — ну ладно, не такого уж и тайного, — договорится с первыми людьми города. С Анниями, Барбиями, Плоциями, Гавиями, даже с хорошо знакомыми тебе Мутиллиями и прежде всего, разумеется, с Цезерниями, в нынешних обстоятельствах — прежде всего с ними. А уж префект вместе со всеми своими прокураторами[24] прислушается к их голосу, будь уверен. Неформально так договорится. На что мы закроем глаза не только себе, но и консулару, а чем-то, или даже кем-то, придется, в крайнем случае, пожертвовать. Просто чтобы в этом случае не растеряться. Чтобы на арену не потащили, да продлят боги его дни, епископа Константа, уважаемого человека и надежного партнера, чья стеклянная посуда всех цветов радуги расходится по кругу земель. Да еще и пару сотен человек в придачу. Нет, пусть это будет какая-нибудь милая и бесполезная старушка-чужестранка, которую всем будет жаль, даже палачу. За нее никто не станет мстить, да и оплакивать долго ее не станут, зато семижды подумают прежде, чем затевать такое в следующий раз. А она мирно сойдет в Аид… или что у вас там… чуть раньше назначенного срока — зато прославится среди вас, как одна из великих. Разумное решение, согласись!
[22]
[24]
Здесь перечислены самые известные семьи римской Аквилеи. Городской