Юная красавица, не по погоде укутанная до самых глаз, в сопровождении старой и строгой няньки бережно несет себя по городским улицам. Нянька зыркает на всех коршуном, но девочка-то, девочка, — что она умудряется вытворять одними глазками! Каждому встречному поет она, не произнося ни слова, песнь непрожитой юности, каждого зовет восхититься и устремиться, не обещая ничего никому.
И длится день. Один из множества дней, один из тех, что были до нашего рождения и будут после нашего ухода, день, наполненный мелкими делами, игрушечными радостями и ненастоящими страданиями. День седьмой в нашей повести, а на самом деле день без номера, смысла и цели, — мы ведь сами их ему сочинили.
И Феликс застывает на пороге дома, где живет (а к чему и сидеть дома в такую погоду): вот же она, Полнота. Все эти люди, звери, птицы, рыбы, весь этот мир с его днями и ночами, ветрами и дождями, островами и континентами, весь пестрый, несуразный, прекрасный и бестолковый мир — он и есть Полнота. Только надо уметь это видеть.
И настанет новый день, и жертву потащат на арену, и те же люди, которых он видит сейчас, будут хихикать или улюлюкать, а может быть, втайне жалеть, — но потянутся, как на представление, на красочную, яркую чужую смерть. Будут любоваться, как мраморной статуей, истерзанным телом, а ведь человек прекрасней мрамора — и порой много тверже его. И алой будет кровь, и бессильными будут слезы, и рабам даже не придется отскребать кровь от камня — арена потому и зовется ареной, что щедро посыпана песком[71]. Тяжелые комья багрового кварца соберут лопатой и выкинут на свалку, за них будут драться голодные псы, из такого песка не испечешь стеклянной прозрачной капли — и это тоже будет Полнота. Таков есть, таким будет наш мир.
Господи, зачем ты приходил? — шепчет Феликс, — ничегошеньки же не изменилось. Вся кровь и весь смех этого мира, все насмешки и улыбки, вся пестрота его и сложность — они остались, а Тебя с нами нет. К чему это было? Как мне верить в Тебя теперь?
С этим вопросом, как с давним приятелем, он протаскается весь день по улицам и пригородным дорогам, по портовым складам и священным рощам, по закоулкам собственной небогатой памяти и по дворцам своего роскошного воображения. Зачем Ты приходил, Господи?
Наступает вечер, и никого не мучает этот вопрос, ведь день прошел, хвала небесам, ясный, солнечный день, и не случилось ничего в нем плохого, и пусть завтра будет такой же.
Делия — в маленьком загородном святилище Венеры. Она обещает и на сей раз богатую жертву для святилища богини, если Пеннорожденная, при помощи милого дружочка Аристарха, приведет к ней в дом возлюбленного — и со смехом рассказывает ей, как трогательно неуклюж он был вчера, при первом свидании наедине, сущее дитя! Венера оценит, пожалуй.
Завершает субботу Мнесилох-Исаак, в кругу дорогой семьи, с женой и тремя детишками сидит за столом, возносит положенное благословение и благодарение и спешит дождаться захода солнца, чтобы завершилась суббота с ее запретами. Весь день сочинял он письмо к должнику и партнеру в Аквинке, не притрагиваясь к письменному прибору, ибо сказано: «И благословил Бог седьмой день, и освятил его, ибо в оный почил от всех дел Своих, которые Бог творил и созидал». И не видать Мнесилоху сна, пока не изложит всего на папирусе, не устроит отправку письма адресату, но только в дозволенное для дел время.
Приносит свои тайные замыслы своему покровителю Ваалу (а кому же еще?) Иттобаал, но он, пожалуй, не хочет, чтобы мы о них знали. Они проходят по разряду «совершенно секретно».
Размеренно и полновесно роняет слова своей молитвы перед образом Доброго Пастыря в своем дворце епископ Констант. Он сознает груз своей ответственности за общину, он просит о милости и поспешествовании, не забывает сказать и о собственном недостоинстве. Отдельно он, как порядочный секретарь своему господину, напоминает Спасителю о вразумлении непутевого Феликса и об укреплении Паулины, во обстояниях сущей. Ничего не пропустит он из важных дел. Главное, стараться ничего никогда не менять, а это ведь самое простое.
Говорит с Богом или о Боге, пожалуй, и Аристарх — он на тайном собрании адептов Полноты, которое проходит в его собственном доме. Адепт, собственно говоря, кроме него только один, вот Феликс явно в этот раз не придет, сорвалась рыбка, но это не очень важно, всё равно ведь так увлекательно говорить от имени Абсолюта, так приятно обличать невежество и косность, так сладко сулить открытие тайн, которые и сам, пожалуй, еще не успел себе придумать. Верит ли он в то, что говорит? Трудно сказать. Слишком уж маска приросла к лицу, не отдирается.