– Остановись! – закричал Гэлант. – Остановись, иначе ты горько пожалеешь потом о словах, сказанных в запальчивости!
Мак-Гроган уселся и несколько минут молчал, угрюмо глядя себе под ноги. Затем он позвонил в колокольчик. Вошел слуга, такой же мрачный, как и его господин.
– Приведи сюда этого Коду, – велел граф. Слуга поклонился и быстро направился к выходу. Гэлант встревожился не на шутку.
– Что ты намерен делать?
– То, что сделал бы на моем месте любой здравомыслящий отец, – отозвался граф. – Я хочу допросить того, кто остался у меня в замке, Я намерен рассматривать его как заложника, как пленного! Пусть он расскажет мне о замыслах своего господина. Думаю, мы услышим немало интересного…
– Возможно… – Гэлант вдруг почувствовал, что постепенно проникается уверенностью графа Мак-Грогана в том, что Дугласа похитили некие таинственные враги. – Возможно, ты прав. Самое главное – выяснить, кто твои недоброжелатели. Если они наняли Конана, чтобы втереться к тебе в доверие и подобраться к твоему сыну, то приятель нашего киммерийца должен об этом знать.
Кода был доставлен и явлен пред гневные очи графа. Пустынного гнома только что вытащили из постели – совсем недавно он крепко спал: глаза его глядели сонно и мутно, шерстка слиплась – ее еще не расчесывали. В пустыне в подобном уходе за шерстью не было никакой надобности, сухой климат и песок сами очищали волосы на мордочке и на всем теле Коды. Но в Аквилонии, где был гораздо более сырой климат, шерсть то и дело сваливалась, так что без особых гребней и щеток она приобретала весьма плачевный вид.
Кода моргал и очевидно ничего не понимал в происходящем.
Граф наклонился к нему:
– Где твой приятель киммериец?
– Какой приятель? – Кода заморгал. – Конан? Вероятно, где-то в замке…
– Он ушел! – заревел граф. – Он похитил моего сына и скрылся!
– Не может быть! – взвизгнул Кода, мгновенно пробудившись от состояния блаженной полудремы. – Он бросил меня одного в руках врагов? Как он мог?
И Кода оглушительно зарыдал.
Граф, несколько растерянный таким бурным проявлением чувств со стороны гнома, замолчал. Но затем новые подозрения охватили его, он нахмурил брови и прикусил губу. Гэлант с тревогой наблюдал за ним. Таким он графа Мак-Грогана никогда еще не видел.
Сказитель не без оснований опасался того, что граф, ничего не добившись от Коды, перенесет основную тяжесть своих обвинений на самого Странника. Ведь это Гэлант Странник и никто другой привел в замок Конана! А вдруг они все состоят в заговоре?…
Кода заговорил, задыхаясь и всхлипывая:
– Они сговаривались между собой… Твой сын и мой Конан. Мол, уйдем из замка, повидаем мир.
– Киммериец подбивал моего мальчика скрыться от отца? Говори! – Граф схватил Коду за плечи принялся трясти. Уши Коды мотались.
– Отпусти его! – вмешался Гэлант. – Он не вымолвит ни слова, пока ты его мучаешь.
– Да я прикажу пытать его, чтобы развязать ему язык! – рявкнул граф, однако Коду отпустил.
Обиженно потирая плечи, гном проворчал:
– Не нужно кричать и набрасываться. Я и так скажу. Это твой сын. Все он! Это он подговорил моего Конана, ясно тебе? – Кода перешел в атаку. Он подскакивал, размахивал кулачками и гневно тряс ушами. – Твой Дуглас. Он якобы мечтал уйти. Весь мир повидать! Тьфу! Было бы на что смотреть! Я, говорит, тут скучаю. Замок ему не нравится. Стены, лабиринты, скалы, верноподданные кругом – тоска. Охота на оленей, красивые гобелены – скука смертная. Думаешь, это я так считаю? Это твой сын так считает!
– Мой сын не мог произнести все эти ужасные слова! – Мак-Гроган медленно качал головой, не веря услышанному. Он был смертельно бледен, в его глазах дрожали слезы. – Нет, он находился под властью чьих-то чар… – Граф поднял голову и устремил на Коду пронзительный взор. – Это твое колдовство, не так ли?
– Я вообще не умею насылать чары, – возмутился Кода. – За кого ты меня принимаешь? За пошлого колдуна? Я только и умею, что читать мысли… Но обычно этого не делаю. Потому что мне не нравятся мысли людей. У вас отвратительные мысли!
– И о чем я думаю? – криво улыбнулся граф.
– О разной ерунде, – Кода махнул лапкой. – О том, что Гэлант привел к тебе киммерийца – возможно, с какой-то тайной целью. О том, что Конан наверняка действовал заодно с твоими врагами, О том, что твои враги… Ого! – Кода с любопытством уставился на графа. – Ты ведь знаешь своих врагов, Мак-Гроган… Это они убили твою жену, мать Дугласа!
– Молчи! – вскрикнул граф. – Вижу, ты действительно умеешь заглядывать в самые тайные уголки моих мыслей. Опасное умение. Пожалуй, я прикажу пытать тебя, чтобы ты рассказал мне побольше о моих врагах…
– Нет! – заверещал Кода. – Ну что вы за существа, люди! Чуть что – сразу пытать!… Да я тебе и так все расскажу. Все без утайки. В подробностях и с разговорами. Кто что сказал, кто куда посмотрел, кто в какое место запустил лапу… Ты знаешь, например, что твой дворецкий ворует на кухне сладости?
Дворецкий? – Граф сдвинул брови. – При чем тут дворецкий?
– Это я так, к слову… Он сладкоежка. Вот тебе тайна, которую следовало бы раскрыть. Возможно, если твои враги посулят ему несколько пудов липких сладостей из Хоршемиша, он откроет им ворота замка и впустит их сюда с кинжалами и отравленным вином…
– О чем он болтает? – Граф перевел взгляд на Гэланта. – Ты понимаешь хоть слово?
– Я думаю, – медленно произнес Гэлант, – что тебе следует рассказать мне все о смерти твоей жены. Я никогда не спрашивал тебя об Азалии, боясь причинить тебе лишнюю боль, но сейчас, полагаю, время пришло…
Азалия была очаровательной девушкой – с длинными черными волосами и блестящими темными глазами. Она выросла в семье простых крестьян, но никогда не проявляла склонности к работе на земле. Родители баловали красавицу-дочь и никогда не заставляли ее заниматься неприятными делами. Она не пачкала руки, не гнула спину – только и забот у нее было, что радовать отца и мать.
Родители и дочь не имели между собой ни малейшего сходства. Поначалу это не бросалось в глаза, но когда девочке исполнилось четырнадцать, различие между теми, кто ее воспитал, и ею самой сделалось просто вопиющим. Низкорослые рыжеволосые крестьяне с грубыми ручищами явно не могли быть родными отцом и матерью этой красавицы с матовой бледной кожей.
Заговорили о том, что Азалия была подброшена к бедной хижине бездетных супругов. Те больше не могли отрицать правды; однако на отношениях, которые сложились между воспитателями и девушкой это никак не отразилось. Азалия продолжала величать их «матушкой» и «батюшкой», а те просто не чаяли в ней души.
Граф Мак-Гроган заметил эту девушку в лесу, где она бродила, напевая себе под нос. Одежда на ней была самая простая, чиненая во многих местах, но красота девушки пленила графа. Он окликнул ее, и завязался разговор.
На следующий день граф посетил хижину ее родителей. Бедные крестьяне низко кланялись господину и предлагали ему любое угощение, какое только могли найти у себя в погребах, но граф лишь выпил немного молока и попросил обоих сесть и поговорить с ним спокойно.
Женщина попросила дозволения уйти, а ее муж остался с графом. Он не решался сесть в присутствии своего господина, однако тот настоял, и оба устроились на бревне во дворе, среди домашней птицы, гуляющей между грядками.
Картина эта могла бы вызвать умиление у стороннего наблюдателя – да только никто не осмеливался подсматривать за господином графом. Уж коли нашлись у него причины так себя вести, стало быть, простому люду следует держаться скромненько, в сторонке.
Граф спросил:
– Откуда в вашем доме эта девочка?
– Господин уж наверное догадался, – отозвался крестьянин, – что Азалия нам не родная дочь, хотя боги нам свидетели – мы растили ее, как умели, и ни в чем ей не отказывали! Не знаю, кто принес ее к нашему порогу. Собственных деточек у нас не рождалось. Я бы, конечно, хотел сына – помощника, а боги прислали нам дочку… Пользы от нее, сами понимаете, господин, никакой, но она доставляет нам радость, а это важнее всякой пользы. Она появилась у нашего дома ночью. Моя жена говорит, будто разразилась в тот день гроза, а я не припоминаю – давно это было! Младенец лежал в корзине, завернутый в одеяло.