Я готовилась встретить его. Я должна была быть сильной и потому я пробралась на тот постоялый двор. Я заглянула в комнату Дугласа и прикоснулась к нему, к его волосам. Должно быть, я пропиталась его запахами…
Здесь Бааван остановилась и посмотрела прямо в глаза Конана.
– Я недооценила тебя, варвар. Ты учуял этот запах. Ведь я была там, в общей комнате таверны, когда ты велел Дугласу подняться с постели и сидеть в ожидании рассвета с оружием в руках… Я видела, как раздуваются твои ноздри. Ты знал, что с Мак-Гроганом происходит что-то неладное!
– Да – нe стал отпираться Конан. – Но я не говорил ему ничего, потому что не был уверен. Точнее, я готов был поклясться в том, что Дуглас не убивал тех женщин!
– Запах тебя смущал, – с удовольствием повторила Бааван.
– Ты знала, что я твой сын, и все же попыталась соблазнить меня? – удивленно произнес Дуглас. Его мало беспокоило возможное обвинение в убийстве. Все его помыслы были заняты матерью.
– Я хотела, чтобы ты вместе со мной ушел в грибницу, – объяснила Бааван. – Способ, которым я намеревалась добиться желаемого, безразличен. Главное – чтобы мы были вместе. У нас, у Бааван, нет пола. Мы едины, как едины все грибы, все листья на дереве. Твоей матерью мог стать любой корень из тех, что медленно шевеляться под толщей влажной почвы.
– Ты чудовище! – медленно выговорил Дуглас.
– Нет, я не чудовище – я лишь следую собственной природе, – сказала Бааван. – Раздели со мной мою участь, сын! Не отказывайся от меня!
– Я никогда не стану Бааван! – резко ответил Дуглас. – Уходи! Уйди под землю и больше не показывайся на поверхности, ибо клянусь – я сделаю все, чтобы уничтожить тебя.
– Ты не можешь ненавидеть собственную мать, – проговорила Бааван нерешительно.
Дуглас молча стиснул зубы. Конан поднял меч и ступил в ледяную воду потока.
Бааван закричала пронзительным, нестерпимым для человеческого слуха голосом и взвилась в воздух. Конан отразил первый удар ее длинных когтей, в которых мелькала игла, больше похожая на узкий кинжал, – орудие, которым Бааван убивала свои жертвы.
Желая поразить чудище, Конан нанес сильный рубящий удар сбоку. Бааван легко увернулась и в свою очередь задела Конана когтями по плечу. Боли он не почувствовал; такими острыми оказались эти когти, однако кровь обильно потекла из разверстой рапы. Бааван облизнулась длинным синеватым языком, и ноздри ее расширились: вид и запах теплой крови возбуждал ее.
Дуглас дрожал всем телом, наблюдая за этим жутким поединком. Он не мог не думать о том, что монстр в развевающихся серых тряпках, с мотающимися свалявшимися волосами, – чудище, кружившее в воздухе вокруг Конана, – та самая прекрасная Азалия, супруга графа Мак-Грогана, родная мать Дугласа.
Но вместе с тем юноша ощущал полную чуждость Бааван собственной природе. Дуглас понимал, что он – человек до мозга костей. Только человек. Не больше, но и не меньше.
Должно быть, любовь графа Мак-Грогана замедлила развитие Бааван. Та, которая родила своему мужу сына, была женщиной. Монстром она сделалась потом.
Конан снова нанес удар, на сей раз слева. Ему удалось зацепить бок Бааван, и она разразилась новыми воплями, высокими и невыносимо резкими, точно ножом водили по стеклу. Кровь из ее раны лилась густая, коричневая, с отвратительным запахом – так воняет болотная жижа.
Конан упал на землю. Бааван приготовилась к последнему решающему броску. Она понимала: если ей не удастся прикончить настырного киммерийца прямо сейчас, силы ее иссякнут – и тогда он, возможно, одолеет.
Варвар, похоже, был при последнем издыхании. Что ж, тем лучше! С торжествующим криком она бросилась вниз, растопырив когти… и со всего маху налетела на выставленный вверх меч. Конан вскинул руку с мечом в самый последний момент.
Добрая холодная сталь пронзила Бааван насквозь и вышла из ее тела в области лопаток.
Поток грязной крови хлынул на Конана, обжигая его, точно кислота. Тяжелое тело Бааван рухнуло на киммерийца и прижало его к каменистой почве. Конан тщетно пытался выбраться. Умирающая Бааван содрогалась в корчах прямо на нем. Ее глаза вращались в орбитах, рот раскрывался в зевках, и Конана окатывало зловонным дыханием ее утробы. Длинные клыки, желтоватые, в комках зеленой слизи, пытались дотянуться до горла врага, но лишь слабо лязгали.
Дуглас бросился через ручей и с усилием откинул тело своей матери с поверженного киммерийца. Не произнеся ни слова, Конан перекатился по земле и упал в ручей. Ледяная вода смывала с него ядовитую кровь Бааван, студила разгоряченную кожу. Конан громко стонал и проклинал грязную ведьму, нимало не стесняясь тем, что поблизости находится ее сын.
Наконец киммериец выбрался на берег, встряхиваясь, точно крупная собака. Дуглас стоял над трупом своей матери и рассматривал ее.
– Какая она отвратительная, – прошептал он наконец. – Она похожа на старый гриб, если его раздавить.
– Весьма точное определение, – согласился Конан. – Но если ты меня послушаешься, то я дам тебе один добрый совет.
Дуглас вскинул на киммерийца взгляд.
– Как я могу не послушать твоего совета, Конан, если ты спас меня от участи, которая гораздо хуже смерти?
Конан усмехнулся.
– Многих людей доводилось мне спасать – и далеко не все из них даже снисходили до того, чтобы быть благодарными…
Дуглас изогнул брови – очень похоже на то, как делала это «девица Мерлина».
Конан сказал:
– В таком случае, запомни мои слова, молодой граф Мак-Гроган. Никогда не думай о своей матери как об этой гадкой, похожей на раздавленный гриб старухе. Она – Азалия, красавица, беззаветно любившая твоего отца. Она любила его так, что предпочла уйти, скрыться с его глаз прежде, чем с ней произойдут необратимые перемены, в которых бедная женщина не была виновата. Помни о ней лишь это. Красота и любовь. Все прочее не имеет к тебе никакого отношения.
Дуглас крепко сжал руку киммерийца.
– Я благодарен тебе, Конан, и твой совет сберегу у самого сердца!
Они закопали тело старухи в русле ручья, надеясь на то, что бегучая вода смоет ядовитые споры и не позволит им стать основанием новой грибницы.
Но где-то под землей сохранялась та древняя грибница, которая некогда исторгла из себя младенца, похожего на ребенка людей. И Конан решил, что непременно вернется и покончит со всем вредоносным родом Бааван.
Однако сперва ему требовалось доставить домой юного графа Дугласа. И спутники пустились в обратную дорогу.
Они, как и прежде, не спешили, и все-таки путь к дому оказался гораздо короче, нежели путь из дома. Это открытие радостно удивило Дугласа. Он утратил свою всегдашнюю меланхолию, как будто все случившееся совершенно исцелило его. И встречные женщины перестали от него отворачиваться, напротив – все они бросали ему веселые взгляды и провожали улыбками.
Граф Мак-Гроган не верил собственным глазам, когда ему доложили о возвращении сына. Дуглас вернулся совершенно другим человеком. Он больше не грезил о несбыточном, но радовался жизни и всему, что могли предложить ему великолепный замок и любящие подданные его отца.
Кода встретил своего друга-«верзилу» восторгами и плаксивыми излияниями: он все время порывался рассказать о том, как скверно с ним обходились без Конана и какие ужасные испытания пришлось претерпеть несчастному пустынному гному. Конан почти не слушал его: в мыслях он снова находился в горах. Он твердо намеревался вернуться, найти доброго пастуха и с ним вместе отыскать грибницу, чтобы выжечь ее. Сейчас новая затея занимала киммерийца куда больше, чем все остальное.
Гэлант, впрочем, проявил настойчивость в расспросах и добился своего: он вытянул из Конана множество подробностей касательно недавнего путешествия и всего, что имело отношение к природе и обычаям Бааван. Для этого ему пришлось изрядно подпоить киммерийца, да и сам он выпил тоже немало. К финалу разговора языки у обоих заплетались, хотя головы оставались ясными и детали рассказа сходились между собой: и Конан, и Гэлант в этом отношении были профессионалами.
– В конце концов, – заключил Конан, когда длинное повествование о гибели Бааван было закончено, – разве не стоило отправиться в опасное путешествие и встретиться лицом к лицу с чудовищем, чтобы понять, что ты – всего лишь человек. Не меньше, но и не больше?