— Я люблю песни трубадуров, как мой дед и отец, а что занимает вас, мой милый Людовик? — на скаку спрашивала она мужа.
— Вы, Алиенора! — смело отвечал он.
— А если серьезно? — разрумянившаяся, вновь интересовалась юная королева.
— Серьезнее не бывает!
Они сбавляли темп, и лошади их, черная и белая, шли ноздря в ноздрю. Людовик и Алиенора познали друг друга как мужчина и женщина, но сколько им теперь нужно было обсудить, отыскать общего, чтобы стать воистину близкими людьми!
— Я немало потратил времени на изучение семи свободных искусств, — деловито сообщал Людовик. — Я изучал арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Церковную, — добавлял он. — Но не менее наук естественных я любил и науки духовные: грамматику, риторику и диалектику. — Людовик был серьезным, когда объяснял все это Алиеноре, и ей нравилась его серьезность — умный муж, да еще желанный, всегда вызывает уважение. — А еще с отцом Сугерием мы много занимались теологией. Вот что превосходит все остальное!
— Но вы же и меня научите всему, чему научились сами, не так ли, мой благородный Людовик?
— Конечно! — с радостью отвечал он.
«Господи, — думал юноша, глядя на свою наездницу, пытаясь поймать взгляд ее сияющих синих глаз, — добрый Сугерий был прав, тысячу раз прав! У нас теперь вся жизнь, чтобы говорить друг с другом! Вся жизнь…»
Супруги то разъезжались, пересекая пестрые от цветов луга, то вновь сближались.
— О чем вы думаете, Людовик? — улыбаясь, громко спрашивала она.
— О вас, сердце мое!
Что тут скажешь, эти двое просто не могли надышаться обществом друг друга. Несколько дней, и тем паче ночей, перевернув всю жизнь молодых людей, отныне с избытком переполняли их.
— Я люблю вас, Алиенора, и я счастлив!
И белоснежная лошадь уносила ее вперед, а он, вторя супруге, пришпоривал гнедого коня и во весь опор пускал его следом.
Выглядывая из окошка повозки, Сугерий вздыхал и улыбался, наблюдая за этой картиной. Лишь иногда забота и ведомые только ему думы тенью проходили по лицу настоятеля аббата Сен-Дени. Королевство, о котором он так заботился, оказалось в руках детей!
Одно радовало — влюбленных в жизнь…
В конце августа супруги въехали в Париж. Земля Франции с нетерпением дожидалась ту, которой много будет дозволено судьбой! Людовик и Алиенора остановили двух своих коней, вороного и белоснежного, у ступеней дворца на острове Сите. Юный король спешился первым. Ординарцы поднесли ствол оливы к коню ее величества. То был древний ритуал Капетингов, да и дереву был не один десяток лет! Протянув руки, Людовик осторожно поймал свою жену за талию — и ее сапожки коснулись древа священной оливы[4].
Глава третья
Игры юности
Осенней ночью 1143 года, в Шампани, войско короля смотрело с высот Фурш на мирно спавший городок Витри. Луна и звезды скрылись в облаках. Всадники и пешие, стоявшие плотной стеной, были готовы к бою. Гулко аукнув, шумно хлопая крыльями, над войском пролетела ночная птица и скрылась в лесу. Отделившись от рядов всадников, вперед выехал рыцарь — кольчуга укрывала его голову и плечи, сам он был закутан в плащ. Рыцарь вытащил меч, звонко полоснувший изнутри ножны, и указал на город:
— День расплаты пришел! Возьмите его! Он ваш!
Пошла перекличка капитанов, ведущих свои боевые отряды. И вот уже, дрогнув, черная стена двинулась, бряцая оружием, вниз. Она катилась как снежный ком, набирая силу. Всадники вырывались вперед, пешие тащили лестницы, катили с холмов стенобитные машины. Обвал черной лавины уже гудел тысячами голосов, гремел сталью, раскатистой дробью звучали копыта боевых лошадей…
Рыцарем, отдавшим приказание штурмовать Витри, был король Франции Людовик Седьмой. Если бы сторонний наблюдатель, когда-то побывавший на свадьбе застенчивого юноши в далеком от Шампани Бордо, сейчас увидел бы этого человека, то не узнал бы его. Хрупкий юноша с бледными щеками, красневший от одного взгляда своей юной невесты, испарился. Над ним более не пели ангелы, и в его ушах не звучали священные хоры. Теперь это был решительный молодой мужчина двадцати двух лет, предпочитавший молитве дерзкое слово и рыцарский меч. Лязг оружия, гром стенобитных машин и крики умирающих людей стали отныне привычной и желанной музыкой для него.
Сейчас там, внизу, просыпался город. Уже колокола его церквей оповещали о нападении. А черная лавина, скатившаяся с холмов Фурш, рассыпалась перед стенами всполошенного города. Лестницы, точно деревья в лесу, вырастали вверх и цеплялись за стены. И по ним уже взбирались рубаки с мечами и топорами наперевес. В других местах требюше, точно разгневанные великаны, забрасывали камнями город, и стены дрожали от гулких ударов исполинских снарядов. Но не только камни летели через стены города, чтобы проламывать дома еще спавших жителей, хороня их под обломками. Летели горшки с горящей смолой — огненными кометами перелетали они и разбивались о крыши, сразу охватывая пламенем целые кварталы.
4
По преданию, этой оливы касалась и нога прабабушки Людовика Седьмого — княгини Анны Ярославны, дочери киевского князя Ярослава Мудрого.