Ночь. Зелёными вертикальными лучами перекатывается ясное полярное небо. Морозец сегодня, под 40.
Часть пятая. ЧП.
І.
Пару слов о нашей жизни в военном городке Кандалакши. Наши расходы были никакими; я получал заполярный продпаёк, был обут и одет. Квартплаты не существовало.
Покидая пределы военного городка, приходилось тратить в обычном магазине некий мизер на что-нибудь не входящее в паёк. На копчёного палтуса, например, по 2.70 за кг, зубатку г/к по 1.90, невероятный какой-то шоколад в килограммовых плитках; чёрную икру по 16.10 за к и л о г р а м м мало кто замечал. А что с ней делать, не ложками же есть!
Настоящий Токай, "самородный", из тронутых морозцем подвяленных виноградных гроздей, «вино королей и король среди вин», в нашем Доме офицеров уже с торговой наценкой стоил 3 руб.50 коп.. Или ещё венгерское, Egri bikavеr (2.30), было непременным атрибутом семейных застолий – но всё равно это были мелочные расходы.
ІІ.
Если мой читатель, захваченный событиями полувековой давности, сочтёт, что защитники Заполярья жили дружно и весело – как Незнайка и его друзья в Солнечном городе, то я остановлю их в шаге от идиллии.
Да вы и сами знаете – любой коллектив, даже самый прочный, обязательно даёт трещину, и, если не заметить её – в мгновение ока вытечет дружба, взаимовыручка, оптимизм, здоровая атмосфера и прочие, как говорится, успехи в боевой и политической подготовке.
Я получил отпуск, и мы уехали в Запорожье – через Питер. Хотелось навестить своих родных и друзей – времени на всех хватит: всё-таки 45 (сорок пять! -АА) суток, не считая дороги!
Вернувшись, я по гражданке – особый форс, сразу помчался в расположение.
ІІІ.
Дежурил по части квадратный капитан Шашков. Он принадлежал к какой-то северной народности, от одного названия которой хотелось думать о полярном сиянии, вьюге, Снежной королеве, шаньгах и оленьих упряжках – саам, лопарь, весь, чудь или чухонец, не помню точно. Шашков настойчиво на каждых учениях до неузнаваемости прожигал папиросным пеплом очередную секретную карту, получал взыскание и перехаживал оттого капитаном уже второй срок. Кадровик из штаба дивизии говорил: «Тебе, Гена, выгоднее по пачке «Беломора» основное направление стрельбы определять! Там и Белое море, и финская граница нарисованы. Лупи посерёдке – не промахнёшься!», и возвращал ему представление с гневными отказными резолюциями.
«Красавец!», – поправил кобуру Шашков, когда я доложился. «В параллельных брюках! Тут за тебя вторую неделю люди лазят по сопкам!» Мне стало стыдно за свои гражданские брюки. Параллельные.
Я крутил его пустую пачку «Беломора», слушая Шашкова. Отпуск закончился..
ІV.
Весь дивизион – кроме караула, был брошен на поиски ефрейтора Щербины, бойца моего взвода.
Высокий, симпатичный хлопец из Харькова появился во взводе за день до моего отпуска – из соседней части. Пока я валялся по путёвке в Бердянске, Щербина застрелил и.о. комвзвода сержанта Сергеева и, как было написано в ориентировке, «будучи в карауле, самовольно оставил пост, расположение части и скрылся, имея при себе АКМ, штык-нож и два магазина с патронами к АКМ».
В день моего приезда Щербину в трикотажном спортивном костюме и без оружия задержали за сорок км от части в посёлке с поэтическим названием Полярные Зори – и поместили на гауптвахту.
V.
Понятно, что последующие дни были покрыты стыдом, ебуками и иными проклятиями.
«Хвинны, товарыши охвицеры, в буссоль дывляться на цей советский взвод и смиються!», – вращал полесскими глазами командир дивизиона. «Не чучмек, нет – нормальный! Оператор прибора управления артиллерийским огнём, га! И шо имеем? А если бы сместил основное направление, снаряд пишов за границу и вся боротьба за мир до спыны!», – кричал Гуменюк, тыча пальцем в Политбюро ЦК КПСС, с укоризной рассматривавшее меня со стены Ленкомнаты.
Вокруг меня образовалась пустота. Я стоял на дне Марианской впадины, воздух закончился. Свет не проникал. Голоса пропали. Холодно. Сыро. Одиноко.
Круглолицый сержант Сергеев улыбался мне, покойник – лишь закрою глаза.
VI.
Возможно, именно тогда я научился писать большое количестве бумаг; их были сотни листов, на одну грустную тему. Я умудрился рассказывать о судьбе каждого воина на одной странице тетради в клеточку. Описывал позитивные изменения за прошедший год – сколько лычек пришито, и сколько суток мы провели в караулах, охраняя на лютом морозе или в окружении голодных комаров военное имущество страны. Суммировал количество подъёмов переворотом и слаженные действия при подъёме по тревоге. Перечислял благодарности, генеральские отметки в Книжке артиллериста о проведенных стрельбах.
Просто палочкой-выручалочкой стал подвиг мл. сержанта Шимона В., который, будучи в отпуске, вытащил из горящей закарпатской хаты старушку. Я беззастенчиво приписал это высокому уровню воспитательной работы во взводе.
То, что в моё отсутствие быльцем кровати безо всякой причины, просто за косой взгляд в сторону сержанта, был избит закрытый теперь на «губе» Щербина, узнали и без меня. Был конфликт, завершившийся трагически.
* *
Взяв солёных огурцов размером с гильзу от снаряда, разломав на газете на белоснежные ломти копчёную зубатку и покромсав пшеничный кирпич, я – с друзьями своими Пашей Морозовым и Лёней Бойко, у которых пока ещё никто не ушёл с автоматом в тундру, сидим на замшелом камне, которому миллион лет и смотрим на разлив Белого моря – разлив.
Красота!
Часть шестая. Под колпаком
І.
В последующий за описанным выше происшествием квартал мой взвод был объектом пристального внимания всех вышестоящих; они наведывались с моими дивизионными командирами в любое время суток и проверяли содержимое тумбочек, конспекты работы В.И. Ленина «Военная программа пролетарской революции», наличие ножных полотенец и «боевых листков»; они скребли ногтем изображения ГДРовских девушек с бабеттами на голове на дембельском чемодане мл.с-нта Васи Тютерева и сонно листали мои конспекты по тактике.
Я исходил на радушные улыбки, но был в отчаянии. Это было точное воплощение в жизнь довольно избитого армейского лозунга –
«ч т о б ы с л у ж б а м ё д о м н е к а з а л а с ь»!
II.
Мой почерк в объяснительных стал круглым и радужным – как и содержание бумажек. Я гладил проклятые галифе каждый день. Достиг высот декламаторского искусства и нужного тембра в отдании рапортов при встрече проверяющих разного калибра. Мои планы занятий с бойцами просились на центральный вход Министерства обороны; я уже представлял, как сам Маршал Гречко А.А. склонится однажды над ними и кивнёт порученцу: «Орден Ленина и холодильник ЗиЛ!»