— Я назначу его наместником какой-нибудь большой провинции, — улыбнулся аль-Фадль, — или он, вроде тебя, не нуждается в должностях?
— Ты окажешь ему великую честь, если сделаешь его наместником, — Бехзад почтительно склонил голову. — Однако я бы хотел, чтобы ты проявил к нему благосклонность как равный к равному.
— Чего же ты хочешь? — удивился аль-Фадль.
— Чтобы ты женил его на своей племяннице.
Аль-Фадль помолчал некоторое время, а затем спросил:
— А на какой же из дочерей моего брата он хочет жениться?
— На Буран…
Аль-Фадль удивленно вскинул брови и переспросил:
— Он хочет жениться именно на Буран?
— Да, с твоего соизволения я прошу для него Буран. Он вполне достойный человек.
— Мне тяжело тебе отказывать, Бехзад, но она помолвлена с другим.
Бехзад решил, что аль-Фадль имеет в виду их прошлый разговор о Буран, и захотел объяснить визирю, что он уже женат, но Сельман опередил его:
— С кем же помолвлена Буран?
Аль-Фадль бросил недовольный взгляд на Сельмана.
— Она помолвлена с самым великим человеком в нашем халифате, — важно сказал он.
Сельман понял, что аль-Фадль имеет в виду аль-Мамуна. Таким образом его надежды жениться на Буран рушатся! Преисполненный гневом Сельман воскликнул:
— Кажется, «мастер обоих искусств» начинает забывать о своих обещаниях!
— Что ты имеешь в виду?
— Разве мы ни о чем не договаривались с тобой?
— Когда это было? — раздраженно спросил аль-Фадль.
— Так мне напомнить тебе?
— Говори…
— Мы с тобой договаривались об этом еще когда ты ради собственной выгоды решил отречься от веры своих отцов и перейти в ислам. Тогда ты не обладал никакой властью, а Буран была маленькой девочкой. Теперь же ты «мастер обоих искусств» и могущественный властитель. Я прошу тебя вспомнить о нашем разговоре. Я ведь выполнил свое обещание, так неужели ты не выполнишь своего?
Последние слова Сельмана вызвали краску гнева на лице аль-Фадля.
— Что-то я не припомню такого разговора… Что ж, по-твоему, мне следует отказать законному жениху и выдать девушку за тебя? Однако в любом случае последнее слово принадлежит ее отцу, а он сейчас в отъезде.
Эти слова как стрела пронзили сердце Сельмана. Его лицо помрачнело, усы как-то странно дернулись, и он приготовился встать. Бехзад, заметив растерянность Сельмана, сам пришел в замешательство, тем более что увидел, как аль-Фадль взял опахало и поднялся с ложа. Было очевидно, что их больше не задерживают, и они поднялись, чтобы покинуть приемную залу. Аль-Фадль холодно попрощался, и гости его вышли из дворца. Бехзаду хотелось, чтобы Сельман немного успокоился, поэтому он ни о чем его не расспрашивал, но когда подошло время расстаться, он сказал:
— Брат мой, не стоит предаваться отчаянию, может, и в самом деле у аль-Фадля были серьезные причины отказать тебе?
— Не было у него никаких причин, — выпалил Сельман, задыхаясь от ярости. — Просто он подлый человек, не имеющий понятия о человеческом достоинстве. Но он еще попомнит меня!
Сельман быстрыми шагами удалился, а Бехзад еще долго стоял на месте, смотря вслед своему другу, пока тот не скрылся из виду. Бехзад знал, что у Сельмана, человека хитрого и коварного, есть тысяча способов осуществить свою угрозу. Его никогда не мучили ни угрызения совести, ни чувство долга, не смущали ни крепость договора, ни святость дружбы.
Сельман же тотчас направился во дворец аль-Мамуна и испросил разрешения повидаться с халифом. Просьба Сельмана была удовлетворена, и, оставшись с халифом наедине, он обратился к нему со следующими словами:
— Я подданный эмира верующих и счастлив, что наши старания в этой войне не пропали даром. Бог ниспослал нам справедливого халифа, который владеет нашим государством по праву.
Аль-Мамун понял, что за льстивыми словами Сельмана должно последовать нечто важное, и сказал:
— Я благодарен моим хорасанским братьям за оказанную услугу.
Сельман замялся, покашлял и вздохнул — словом, всячески постарался выказать, что он робеет.
— Говори, что у тебя стряслось, не бойся, — подбодрил его аль-Мамун.
— Я знаю, что подвергну свою жизнь риску, если сообщу тебе одну тайну, — сказал Сельман. — Однако я должен сделать это во имя спасения эмира верующих и безопасности государства. Я надеюсь, что наш разговор останется в тайне?
На лице аль-Мамуна появилось озабоченное выражение, он утвердительно кивнул головой.
— Я обещаю, что никто ничего не узнает, если дело идет о судьбе нашего государства. Говори же… не бойся…