Аль-Хариш оказался человеком невысокого роста, довольно полным, однако, несмотря на свой зрелый возраст, не утративший стремительности движений и физической силы. Выступал он важно, с достоинством. У него были толстые губы, жидкая бородка и седые усы; лоб пересекал глубокий шрам — след тяжелого ранения, которое он получил в молодости в бою и которое едва не стоило ему жизни. Теперь он гордился этим шрамом. Его маленькие глазки были всегда красны, словно их обладатель только что пробудился от глубокого сна. Ну, а памятуя о том, что человек этот являлся предводителем бродяг, не трудно было составить суждение о его внутренних качествах, — ведь известно, что бродяги зарабатывают на жизнь воровством, грабежом и прочими «почтенными занятиями». Власти смотрели на это сквозь пальцы, — они частенько прибегали к помощи бродяг: те оказывались чрезвычайно полезны, когда правительству надо было обнаружить местонахождение тайных разбойничьих шаек или грязных притонов. У бродяг был на это особый нюх. Правительство в те времена охотно пользовалось услугами их и им подобных, вплоть до самых отчаянных головорезов, — целая группа таких «помощников» находилась на государственном содержании — они получали жалованье и назывались «раскаявшимися».
Но люди эти редко служили властям честно, гораздо чаще они действовали заодно с разбойниками.
Примеры такого падения в обществе, основанном на деспотическом правлении, встречаются чаще всего тогда, когда власть правителя-деспота слабеет, а жажда наживы у его приближенных растет все больше и больше. Тогда наблюдаем мы глубокое падение людских нравов. Очень часто подданные начинают следить друг за другом и слать властям доносы.
Глава 4. Алхимия
Оставив у входа на постоялый двор слугу с лошадью, аль-Хариш вошел в сад, и Симан поспешил провести его к богослову.
Тот поднялся навстречу аль-Харишу, приветствуя его. Предводитель бродяг в ответ расплылся в улыбке и, подойдя ближе, уселся на скамью. Знаком он дал Симану понять, что им ничего не нужно, и торговец, сообразив, что они хотят остаться одни, вернулся в лавку и посоветовал солдату, все еще сидевшему там, уйти, чтобы не вызвать подозрений аль-Хариша; тот с большой неохотой побрел к выходу.
Меж тем в саду аль-Хариш, не переставая улыбаться, обратился к богослову:
— Я, верно, заставил тебя ждать?
— Мое ожидание было недолгим, — ответил Садун.
— Я крайне нуждаюсь в твоих услугах, — сказал аль-Хариш. — Иначе разве мог бы я отлучиться из дому и приехать сюда, чтобы встретиться с тобой? Тебе ведь известно, что эмира правоверных, ар-Рашида, нет в Багдаде.
— А разве не остался в столице вместо отца сын его — аль-Амин?
— Аль-Амин остался… но он слишком еще молод! Да ты лучше меня знаешь, что он не может решать государственные дела так, как это делает его отец. Голова у наследника занята лишь девушками, мальчишками да вином! Потому я сейчас неотлучно нахожусь дома, а посыльные от начальника тайной службы постоянно бегают ко мне с вопросами. А ведь я не богослов Садун, знаменитый ясновидец, который все тайны может разгадать по звездам!
После этих слов аль-Хариш рассмеялся, довольный, что ему удалось назвать имя богослова и тем самым перейти к интересующему его предмету. Садун, который догадался, к чему тот клонит, притворился, что не понимает, о чем идет речь.
— О нет, мой господин! Разве могу я сравнивать себя с тобою? Сделать тайное явным мне помогают книги и различные вычисления, ты же добиваешься большего мужеством и отвагой.
Похвала эта пришлась по душе аль-Харишу.
— Ну что ж, действительно, я на кое-что еще гожусь, — ухмыльнулся он. — Однако, видно, становлюсь стар, раз никак мне не узнать, где же все-таки ты живешь. Ведь каждый раз, когда у меня в тебе нужда, найти тебя невозможно, если только мы не условились о встрече заранее.
— Старость твоя тут ни при чем, — возразил Садун. — Виной всему мой несчастный удел, ибо занятия алхимией, не говоря уж об астрологии, отнимают большую часть моего времени и требуют уединенной жизни. Я покинул близких мне людей, чтобы стать совершенно свободным. Сейчас я настолько отдалился от всех моих родных, что им не известно место моего пребывания, и если ты осведомишься у них обо мне, они ничего не скажут, а, пожалуй, еще и отрекутся от меня.
Аль-Хариш обрадовался, что разговор коснулся занятий Садуна, — значит, теперь было уместно спросить о том, что Садун сделал с куском меди, который аль-Хариш дал ему в свое время.