— Воля божья скрыта даже от пророков, или тебе она ведома, о эмир верующих?
Долго молчал он, потупив голову, потом произнес:
— Коль запустила в кого судьба свои когти, никакой амулет не поможет.
— Какой я амулет для Яхьи? — говорю я ему — Недаром сказано: «Если ты ищешь сокровищ, то не найдешь сокровища лучшего, чем доброе дело». Да и еще сказал господь, велик он и славен: «Уготован рай для сдерживающих гнев, прощающих людям. Поистине, господь любит делающих добро!»
Поиграл халиф трубкой, что в руке у него была, и говорит:
— Ах, Умм ар-Рашид… Едва пытаюсь я забыть о чем-то, как судьба являет мне это в другом обличье.
И когда я увидела, что упорствует он в своем решении, то вспомнила такие слова:
— Перемени решение! Отнимется у тебя правая рука за то, что меня ее лишаешь!
— Пусть так, — ответил он.
— О эмир верующих! — взмолилась я. — Сохрани мне мужа, ведь сказал же посланник божий, да благословит его господь и да приветствует: «Что оставлено на суд божий, то, по милости божьей, не потеряно».
Опять он замолчал; потом поднял голову.
— Что было и что будет — на все воля божья!
— Обрадуются тогда люди помощи господней; помогает он, кому захочет, ведь он велик и милостив. Вспомни, эмир верующих, свое обещание миловать тех, о ком я попрошу.
— Вспомни, матушка, и твое обещание: не заступаться за виноватого.
И тогда, увидев, что он уклоняется исполнить мою просьбу и открыто обвиняет Яхью, я достала этот ларчик, открыла замочек и показала, что лежит внутри.
— О эмир верующих, милостью божьей взываю, прости раба твоего Яхью ради памяти о детстве твоем, которую я свято храню.
Взял он ларец, облобызал его, и слезы заструились из его глаз. И я уже не сомневалась, что внемлет он моей мольбе, но тут он овладел собой.
— Хорошо, что ты сохранила эти реликвии, кормилица, — только и сказал он.
— В твоей власти воздать за это, о эмир верующих! — вскричала я.
Помолчал ар-Рашид, запер ларец и вручил мне со словами:
— Господь повелевает возвращать доверенное имущество владельцам его…
— Но ведь там же сказано: «И когда вы судите среди людей, повелеваю судить по справедливости». И еще сказал всевышний: «Верно выполняйте договор с господом, когда его заключили».
Поднял ар-Рашид глаза, и вижу, хочет он спросить, о чем это я говорю, — я давно привыкла читать по его глазам.
— Разве не поклялся ты не унижать меня и всегда к себе допускать? — спросила я.
Он не стал спорить:
— Так ты, Умм ар-Рашид, хочешь продать ларец за изменение приговора?
— Справедливо, эмир верующих, ведь ты готов совершить то, от чего совести твоей никогда не очиститься.
— За сколько же ты его продашь?
— За твою благосклонность к тому, кто не питает к тебе злобы.
— А что, матушка, разве у меня нет такого же права на твое заступничество, как у твоих родных? — говорит это, а у самого тоска на лице.
— Есть, эмир верующих, — отвечаю, — ты мне дороже, а они милее.
— Тогда подумай и о других, если берешься судить, — халиф поднялся, и я, отчаявшись его уговорить, тоже встала.
— Хорошо, я дарю тебе своего мужа, решай его судьбу! — бросила я напоследок и вышла, заставив себя подавить горе, сдержать слезы. — Сейчас ты видишь, как они душат меня, но в тот день не пролила я ни одной слезинки.
Глава 12. Труп Джафара
Закончив своей рассказ, мать Джафара закрыла ларчик и спрятала его в карман со словами:
— Не осталось теперь у меня никакой надежды. Тот, за кого я молила ар-Рашида, давно избавился от тягот этой жизни, умер в темнице. А вчера и второй мой сын, аль-Фадль, последовал за отцом — в тюрьме в Ракке[37] скончался, — старуха умолкла на мгновение, утирая слезы.
— Однако после смерти аль-Фадля большие перемены могут случиться, потому что часто я слышала от него: «Похож мой удел на удел ар-Рашида». Но я молю господа, пусть продлит он жизнь эмира верующих.
У Зейнаб дрогнуло сердце от страха за деда, но то, что старуха пожелала халифу долгих дней, понравилось ей и успокоило. И мысли ее вновь вернулись к странной истории, рассказанной Аббадой. Был рассказ старухи преисполнен такой скорби, так страстно звучала ее речь, что Зейнаб слушала, не переводя дыхания и не сводя пристального взгляда с губ рассказчицы. Не раз душило девушку волнение, и она сама готова была разрыдаться. А когда мать Джафара подошла к концу истории, Зейнаб была поражена мужеством и величием души этой женщины. Она почувствовала, что проникается к ней состраданием, разделяя в сердце боль унижения и ни с чем несравнимой утраты, — несмотря на юный возраст, Зейнаб были доступны глубокие переживания.