— Как поживаешь, Умм Хабиба?
Но девушка, еще больше застыдившись, отпрянула от него и совсем скрылась за спиной Маймуны.
Румянец, окрасивший щеки Маймуны при виде молодого человека, похоже, был вызван не только этой неожиданной встречей; у Маймуны язык словно присох к горлу, колени дрожали, и девушка вся застыла в нерешительности: то ли ей опустить голову, чтобы скрыть смятение, то ли, набравшись смелости, приветствовать своего благодетеля. А тот лишь коротко с ней поздоровался, притворившись, что не замечает ее робости и замешательства, и вновь обратился к Зейнаб, подшучивая над ней и ласково уговаривая ответить на его приветствие.
Аббада заметила смущение, охватившее ее внучку, но не ведая тайны ее души, отнесла это смущение за счет неожиданности встречи, поскольку не замечала прежде со стороны Маймуны чего-то большего, чем естественная признательность их благородному другу за его доброту. Аббада поспешно встала и подошла к Маймуне со словами:
— Это же наш господин и благодетель! Что с тобой, почему ты его не приветствуешь, Лямия?
Дананир, услышав, как Аббада называет внучку Лямией, смекнула, что она скрывает их настоящие имена даже от лекаря. А Маймуна после слов бабки вся так и похолодела, но покорно протянула руку; по дрожи и холоду этой руки Бехзад понял, в каком состоянии находится девушка, но вновь не подал виду и лишь улыбнулся ей, как обычно, приветливо и любезно.
— И ты здесь, Лямия? — сказал он и опять стал шутить с Зейнаб.
Маймуна еще ниже наклонила голову; щеки ее пылали. Подними она сейчас глаза, лекарь устрашился бы молний, сверкавших в ее взоре! Но этого не случилось. А Бехзад, повернувшись к Дананир, заметил, что она тоже наблюдает за девушкой. От воспитательницы не укрылось смущение, отразившееся на лице Маймуны, и искушенный женский ум подсказал ей, что не одна лишь стеснительность тому причина. Ее удивила сдержанность Бехзада по отношению к девушке; неужели он не чувствует, что творится в юной душе? Дананир огорчилась и про себя пожелала девушке исполнения ее надежд.
В этот момент к ней обратился лекарь:
— Где же Сельман? Я слышал, вы говорили о нем.
— Он там, — Дананир указала в глубь галереи. — Позвать его?
— Нет, не нужно. Я сам пойду к нему. Эй, Сельман! — крикнул лекарь и вышел из залы, покинув девушек в полном смятении чувств. Они были охвачены и смущением, и восхищением, и стеснительностью, и почтительной робостью…
— Я здесь, господин! — откликнулся Сельман.
— Ты запоздал, и я уже начал тревожиться.
Бехзад надел сандалии, оставленные у входа в залу, и поспешил к Сельману.
— Ворочусь немного погодя, — бросил он на ходу Дананир, давая понять, что направляется в отведенное ему помещение — небольшой домик, который утопал в зелени сада, среди прочих строений, разбросанных по огромной территории дворца. Лекарь всегда, когда приезжал, останавливался в этом домике.
Сельман вышел навстречу своему господину и почтительно пропустил его вперед; они миновали галерею, спустились в сад и направились к своему жилищу. Бехзад быстро шел вперед, погруженный в раздумье, так что Сельман едва поспевал за ним, — будучи сам немалого роста, он, однако, отставал от лекаря: шаг у того был размашистый и стремительный. У домика Сельман все же опередил хозяина, чтобы распахнуть перед ним дверь. Они вошли, оставив сандалии у входа. Сельман тотчас принес светильник на подставке и зажег его; потом запер дверь и встал возле нее в ожидании распоряжений. Меж тем его хозяин расположился на подушке посреди комнаты, застланной коврами, и подал Сельману знак сесть напротив, после чего лекарь заговорил:
— Ну, с чем изволил явиться, богослов Садун?
— Ты тоже называешь меня богословом! — засмеялся Сельман, он же Садун, как теперь нам стало известно.
— Клянусь, ты им останешься, пока мы не достигнем желанной цели и пока не сбудутся все наши чаянья! Так с чем же ты пришел?
— Я принес тебе важное известие, о котором еще не проведала ни одна душа в этом городе. Если б только люди узнали о нем, весь город пришел бы в смятение, и недаром: ведь решаются судьбы людские! Одни бы засмеялись, другие заплакали…
Лекарь кашлянул и вперил в Сельмана острый, пронзительный взгляд, который словно высвечивал самые потаенные уголки сердца.
— Что ж, новость твоя важнее, чем известие о смерти ар-Рашида?
Сельман от неожиданности вздрогнул.
— Как, ты уже знаешь?! — вскричал он. — Клянусь богом, это невозможно, — ведь я сам проведал об этом какой-нибудь час назад! Больше никто, даже начальник почтового ведомства, ничего об этом не знает. И если бы я своими глазами не увидел чеканную медную бляху на груди у гонца — свидетельство важности донесения, то ни за что не поверил бы услышанному! Но как тебе-то удалось узнать?