— Видно, на то есть причина, — сказал Садун, загадочно улыбаясь. — Бывает, вражда отцов переходит к детям и это влияет на их судьбы.
Сын визиря был ошеломлен во второй раз: оказалось, другая его тайна тоже раскрыта.
— Твоя правда! — признался он, сочтя за лучшее не запираться. — Вся причина в этом. Ах, если б только она знала, как сильно люблю я ее, то забыла бы все зло, причиненное моим отцом ее родителю, и уж тогда непременно согласилась бы!
— Про твою любовь она знает, да все равно не согласна. Но нас не должно сейчас это беспокоить. Воистину, этот калам, — Садун указал на прибор для письма, висевший у него на поясе, — способен превратить камень в воду. Так неужели он не смягчит девического сердца?
— Делай то, что считаешь нужным, только поскорее, а за ценой я не постою, — пообещал Ибн аль-Фадль.
Садун искоса с удивлением взглянул на него.
— Разве тебя не было вчера у начальника тайной службы? Или вы оба привыкли унижать своих друзей? Впрочем, вас окружают одни льстецы и приживалы, падкие до денег, так что трудно винить вас за это.
— Прости меня, почтенный, — поспешил загладить неловкость Ибн аль-Фадль. — Я принимаю от тебя эту услугу, но ты в свою очередь должен согласиться на мое посредничество: мы вместе с Ибн Маханом будем просить для тебя должность главного придворного прорицателя. Заодно мы окажем величайшую услугу халифу, ведь иметь при дворе такого человека, как ты — огромное преимущество! Ну, а сейчас ты чем собираешься заняться?
— С твоего позволения, выясню, где она, после чего напишу для тебя письмо. И если ты доставишь его туда, куда я тебе скажу, можешь быть уверен: она придет к тебе покорная, готовая пожертвовать жизнью, чтобы исполнить твои желания.
При этих словах Ибн аль-Фадль даже вскочил с места.
— Ты и вправду так думаешь? Ах, не знаю, как благодарить тебя. А когда ты напишешь письмо?
— Я напишу его, когда закончу поиски. Ты только не волнуйся и не торопи меня.
— Поступай, как считаешь нужным, — повторил Ибн аль-Фадль. — Однако надеюсь, что одно мое условие ты выполнишь.
— Какое условие? — насторожился Садун.
— Сегодня ты останешься ночевать в моем доме, а завтра пойдешь со мной во дворец халифа, где я представлю тебя эмиру верующих.
— Воля твоя, — ответил Садун. — Однако ночевать здесь я не стану. Лучше уж приду завтра, если тебе угодно.
— Нет, ты останешься, — настаивал хозяин. — Дворец велик — выбирай себе комнату по вкусу, и никто тебя в ней не потревожит. А я уже послал приглашение начальнику тайной службы прибыть завтра утром к халифу, который живет теперь во дворце, расположенном в городе аль-Мансура. Кстати, тебе, конечно, известно, что двор халифа после присяги переехал из Замка Вечности, что за Хорасанскими воротами, внутрь города?
Сказав это, он хлопнул в ладоши. Появился слуга.
— Накрой нам ужинать, — распорядился Ибн аль-Фадль, — и передай дворецкому, чтоб приготовил опочивальню — богослов Садун сегодня наш гость.
Настойчивость, с какой Ибн аль-Фадль уговаривал его остаться, не понравилась Садуну. Но он все же решил не перечить ему. Не прошло и минуты, как ужин был подан.
Глава 26. Город аль-Мансура
На утро следующего дня Ибн аль-Фадль в сопровождении свиты выехал из своего дворца, одетый в черную джуббу, в какой надобно было являться ко двору аббасидских халифов. Рядом на муле в прежнем своем наряде ехал Садун. Выбравшись из переулков ар-Русафы, кавалькада устремилась на запад к мосту через Тигр, за которым начиналась дорога, ведущая к Замку Вечности. На этот раз всадники проехали мимо него, ибо аль-Амин сразу же после торжественной церемонии принятия присяги переселился в прежний дворец аль-Мансура, прозванный Золотым.
Город аль-Мансура — так называли эту часть старого Багдада — имел форму правильного круга. Он был обнесен огромной стеной, длина которой достигала двадцати тысяч локтей; необычайно широкая и массивная — в девяносто локтей у основания — она суживалась кверху до двадцати пяти локтей, а высота ее составляла шестьдесят локтей на всем протяжении. Это была самая мощная городская стена. Между ней и другой стеною, называемой наружной, был оставлен пустой промежуток, равный примерно толщине главной стены. Внешняя стена, усеянная многочисленными грозными башнями с закругленными зубцами, была окаймлена ровной насыпью, искусно выложенной скрепленными алебастром плитками, которая обрывалась в глубокий ров, наполненный водой. За рвом тянулись кварталы, где жили в основном купцы и торговцы; далее шли предместья.